– В монастыре.
– Собралась уйти в монахини? Тебе не пойдёт чёрный. И такие волосы покрывать не стоит.
– Когда я выйду замуж, волосы всё равно придётся покрыть.
– Значит, не выходи.
Она вдруг захихикала, и звук этот прозвучал немыслимо чуждо в летней ночи под мёртвой яблоней.
– Между прочим я уже замужем за… ох, леший пойми, за кем. Я выходила замуж за одного, но клятвы давала другому. А теперь пообещалась третьему.
– Не исполняй их. Эти клятвы. Никому.
Все клятвы, что давал Войчех, он уже нарушил. И все – ради Велги.
– А ты? – на губах её играла лукавая лисья улыбка. Даже в сумраке ночи, где всё вокруг было серым, Велга горела тёплым ярким пламенем. – Нарушишь свои клятвы?
В ответ Войчех потянулся вперёд. Она была тёплой, манкой, желанной, такой живой. И рядом с ней он тоже казался себе живым, настоящим, стоящим…
От неё пахло дурманяще сладко: цветами и кровью.
Он должен был желать её. Её смерти, не тела. Её криков, не поцелуев.
Но Войчех не имел права желать чего-либо для себя. Он жил ради госпожи. Ради матушки. Ради тех, кто подарил ему жизнь.
Но как хотелось чего-то для себя. Кого-то для себя. Её губ, рук. Её всю – целиком.
– Ты больше никогда ко мне не притронешься.
Ночь прошла.
Велга смотрела ему прямо в глаза. Её, серые, с зелёными колдовскими крапинками, горели незнакомым огнём.
– Скоро здесь будет Матеуш Белозерский, – прошептала она. – Я поклялась стать его женой. Я велела ему убить всех вас.
Она улыбалась. Криво, чуждо, неправильно. Так, как не должна была улыбаться.
– Ты врёшь.