Лампёшка

— Пора отвыкать, парень. Превозмоги себя, — звучит в голове отцовский голос. — Подумай сам, ты же не рыба. Задави это в себе. Дух превыше тела.

Он честно старается, но даже его мозг, кажется, пересох.

— Пересох? О чём ты? Калахари, Сахара — вот где настоящая засуха. Мы шли по пустыне семь недель, чтобы достичь побережья. Семь недель мы пили песок — с улыбкой на устах. Настоящие мужчины смеются над трудностями!

Он пробует засмеяться, но от этого только саднит в горле. Интересно, какой он на вкус, песок?

За окном внизу у обрыва едва слышно плещутся волны. Он заползает под кровать, туда, где темнее всего. Поднимется ли к нему ещё кто-нибудь… когда-нибудь?

Вряд ли.

Они боятся.

И правильно делают. Если кто и придёт, он будет кусаться. Он чудовище, ужасное.

— Неправда, мой мальчик. Я ведь тебя знаю, — качает головой Йозеф.

Не лезь не в своё дело, старик. Ты умер.

Как можно взять и умереть? Он тут ни при чём, правда.

Йозеф вдруг взял и осел на пол: учитель просто рассказывал, объяснял что-то про розу ветров и компас, а он уже давно и сам это знал, потому что прочёл все книги, но Йозеф поднимался к нему всё реже, и он не хотел перебивать. Было приятно просто слушать и кивать, то и дело вставляя умные замечания.

— Молодец, — говорил тогда старик. — Молодец, Эдвард. Ты делаешь успехи, мой мальчик. Честное слово, скоро ты будешь знать больше меня.

Ну, или что-то в этом роде.

Но теперь уже этому не бывать, потому что, когда учитель дошёл до северо-северо-запада, голос его пресёкся, и он выдохнул, выдохнул из себя жизнь, раз — и нету, а то, что осталось, просто тихо осело на пол. Как же это было страшно.

Он тут ни при чём. Правда.

Он звал, тряс, визжал, но снаружи разразилась буря, град барабанил в окно. Море внизу хлестало о скалы, он сам себя не слышал. Йозеф не шевелился. Он прикрыл его одеялом — учитель был такой холодный, — но всё без толку, он и сам понимал. Когда кровь перестаёт течь, сердце перестаёт биться, тело холодеет и деревенеет. Окоченение, вот как это называется.

— Умница, умница, Эдвард. Мой мальчик, как же ты начитан! Когда твой отец вернётся, я ему расскажу, не сомневайся.

— Это что, слёзы? — усмехается отец. — Сопли? Надеюсь, что нет. Настоящие мужчины не дают им воли, ты же знаешь.

Шторм давным-давно улёгся, а к нему никто так и не поднимался, весь день. Он уже почти перестал надеяться, как вдруг на лестнице раздались голоса. Пришедшие дрожали от страха: