Избранное

— Ни крошечки хлеба нету в доме нынче, все оголодали. Весь день билась я сегодня с этим мерзлым корнем, другого-то ничего нет. А уж жесток он! К старости, когда совсем остаешься без зубов, какая же это еда, — одна маета!.. Нет, что ни говори, а хорошо, что вовремя прибрал тебя господь…

Человек опять ничего не ответит.

— А-а-а!.. Как спать хочется! Поздно уже, видать… Заснул ты, что ли?..

*

Покойник лежит на кровати, застеленной разноцветными шерстяными ковриками; обряжен во все лучшее, что есть в доме.

Сверху накрыт белым домотканым полотном, в головах и в ногах у него мерцают свечи из темного воска, на груди лежит серп.

Учитель сидит на лавке у изголовья.

Полотно откинуто, и сын видит, как бледен отец, намного бледнее обычного, извела, иссушила его болезнь, кожа на лице стянулась, разгладилась, обнажая скулы; светлые, будто посеребренные инеем, усы встопорщились.

В полуоткрытых глазах горят два страшных, мертвых огонька.

Сидящему у изголовья сыну кажется, что отец вовсе не умер, а лишь уснул. Вот-вот откроет он глаза, встанет и спросит, как обычно спрашивал, просыпаясь после летнего полуденного сна:

— А мать где?

Сидящая в изножье мать уже все слезы выплакала. Старая, сгорбленная, она похожа на ржавую согнутую скобу, одним острием вбитая в землю, а другим притороченная к умершему.

В доме полно народу, на передних лавках сидят мужчины, а женщины ютятся сзади, по углам, словно прячутся за спины мужчин.

Сошлась родня покойника со всех холмов Кымпии, широкоплечие крестьяне с разными лицами, по-разному одетые.

— Недавно прихожу я к нему, — рассказывает сосед. — Время вечернее, сидит он в сенцах, ест хлеб с салом.

«Присаживайся», — предлагает. Сажусь я, слово за слово, я и говорю ему: «Прохудился у меня хлев».

А он: «Приду, погляжу, что у тебя стряслось».

На другой день, гляжу, а он в дверях стоит. Мешок со струментом за спиной.

«Давай, говорит, поглядим, что у тебя там с хлевом».

Пошли. Обошел он его со всех сторон. Оглядел. Долго глядел и говорит: «Хм…» Потом еще раз обошел вокруг, измерил от угла до угла, а стены чуть не падают, боюсь, как бы совсем не завалились, скотину не пришибли. Укрепил он их железными скобами, с боков подпер стояками, еще камнями привалил, чтоб крепче держались, не елозили. И позвал меня поглядеть на работу. Глянул я: стоит мой хлев прям-прямехонек, как луч.

«Сколько с меня стребуешь?» — спрашиваю его.