– Быстро вы! А Игорь Александрович в курсе?
– Это вас не касается.
– Ясно. Что ж, можете его порадовать: я ничего плохого не сделала.
Одна из камер в углу лаборатории засветилась и стала проецировать на противоположную стену видео.
Кира даже не сильно удивилась, когда увидела себя, идущую от Московского вокзала. Фигурка с видео замерла в толпе у поездов, как будто ожидая кого-то. Люди шли мимо, было видно, как они ругались, огибая ее с чемоданами и тюками, а она склонила голову и закрыла глаза.
Кадр сменился. Теперь камеры снимали ее крупным планом, обнажая мелкие морщинки, высвечивая битыми пикселями все ее несовершенства – и недосып после поезда, и то, как она задумчиво чешет переносицу и смешно крутит лохматой головой, глядя на таблички с названиями улиц на домах. Она искала одиннадцатый дом.
– Хватит! – закричала Кира. – Прекратите этот спектакль! Что вам нужно от меня? Чего вы добиваетесь? Чтобы я взяла на себя чужие преступления? Чтобы я призналась в том, чего не совершала?! Скажите прямо, что вам надо!
Дверь бесшумно открылась и вошел один из телохранителей президента – его лицо ей было смутно знакомо. Он внес на вытянутых руках две деревянные ракетки и волан, положил их на стол перед Кирой и вышел.
Она помолчала, осознавая ту дичайшую степень слежки, которая за ней велась все это время, и, с трудом подбирая цензурные слова, произнесла:
– А. Класс. Вы уже и квартиру мою обыскали. Что-то вы припозднились, Игорь Александрович. Я думала, вы сделаете это в первый же день, как найдете «Капсулу». Допросите всех моих друзей. Вывернете мои карманы. Залезете ко мне в трусы. Хотя это как раз недавно вы уже делали. Что, так понравилось, захотелось еще?
– Молчать! – рявкнул незнакомый голос из динамиков – Говорить с тобой будут. Тихо себя веди. Или сразу на кладбище поедешь.
Кира притихла и сжала руками край стола.
Дверь снова открылась, и вошли два автоматчика: оружие было таким тонким, легким и хищным, что напоминало бутафорское, например пушки из фантастических фильмов про Луну и Марс. Она представляла это себе изо всех сил, потому что просто не могла поверить, что Соколов всерьез натравил на нее людей с автоматами.
– Похуй, – одними губами произнесла Кира в камеры, зная, что он это видит. Она улыбалась, хотя ее, мокрую и почти прозрачную от слепящего света, давно и неконтролируемо трясло.
Вслед за автоматчиками вошел и сам Соколов. Он выглядел как англичанин на похоронах: тонкое черное пальто с воротником-стойкой, ботинки-краги, черная трость зонта в руках, скуластое лицо – он походил на идеальную восковую копию самого себя, если не считать мелких капелек воды на волосах. Президент был чертовски хорош собой, но все портила улыбка – это была улыбка мертвеца. Носогубные складки, казалось, готовы были треснуть и выпустить наружу червей; лицо Соколова буквально пучило от ненастоящей, притворной, мучительной гримасы, которую он будто бы скотчем приклеил к себе. Он заметно похудел и осунулся, и даже его обычный плотный грим, который накладывали роботы-стилисты, не мог этого скрыть.
Кире вдруг показалось, что, пока она была в Питере, Соколов беспробудно пил или сидел на наркотиках – его глаза были как черные озера, почти совсем без радужек; они засасывали любой свет снаружи, и Кира чувствовала, знала наверняка – они жрут людей, буквально каждого, на ком хотя бы на пару секунд задерживаются.
– Что с вами случилось? – Она с тревогой разглядывала его.
Президент молчал, глядя куда-то поверх ее головы. Он не мог ответить на ее взгляд; казалось, если посмотрит, то набросится и разорвет ее без всяких автоматчиков, голыми руками и зубами.
– Зачем вы это сделали? – глухо спросил Соколов после продолжительной паузы. – Кто вам заплатил?
– Вы, – коротко ответила Кира и лениво подперла ладонями подбородок. Судя по всему, предстоял долгий разговор.