Райский сад

Она отпила из бокала и легонько провела губами по его кромке, потом отдала бокал Дэвиду, и он сделал то же самое, прежде чем сделать глоток.

– Ты очень красива, – сказал он. – И я люблю тебя.

Глава пятнадцатая

Он услышал, как завелся «бугатти», и гул мотора показался ему грубым вторжением в тот мир, где он сейчас находился. Он отрешился от всего, с головой окунувшись в работу. Каждую строчку он проживал, преодолевая все трудности, которых прежде страшился, выстраивая образы тех людей, той страны, тех дней и ночей и погоды. Он работал без передышки и испытывал такую усталость, будто сам тащился всю ночь напролет по растрескавшейся вулканической почве пустыни, и когда солнце снова поймало их в свой плен, до серых высохших озер было еще идти и идти. Он чувствовал тяжесть двустволки, которую нес на плече, придерживая за ствол, и вкус гальки во рту. За высохшими озерами, сверкавшими под солнцем, виднелись голубоватые склоны гор. Он шел впереди, за ним тянулась длинная вереница носильщиков, и все они знали, что эту точку они должны были пройти еще три часа назад.

Конечно, это не он стоял там в то утро в залатанной вельветовой куртке, выгоревшей почти до белизны, с подмышками, сгнившими от пота, – эту куртку он потом снял и отдал своему слуге и брату из племени камба. Тот разделял с ним вину и знал, чего им будет стоить эта задержка. Чернокожий слуга посмотрел на куртку, вдохнул кислый уксусный запах, передернулся от отвращения и, взявшись за рукава, с ухмылкой закинул на плечо; и они снова брели по серой запекшейся земле, с ружьями на плечах, и снова за ними тянулся строй носильщиков.

Там был не он, но он был этим человеком, пока писал, и им будет каждый, кто в конце концов прочитает о том, что они увидели, достигнув склона горы, если они его, конечно, достигнут, но это уже его задача, чтобы они были на базе еще до полудня. И каждый, кто прочитает рассказ и узнает о том, как там все было, запомнит его навсегда.

«Все, что твой отец делал, он делал и для тебя, – подумал он, – и хорошее, и прекрасное, и плохое, и очень плохое, и вовсе ужасное, и хуже некуда, и еще хуже. Ужасно, что человек с таким талантом наслаждения и разрушения ушел из жизни подобным образом, – думал он». Воспоминания об отце, даже самые тяжелые, все равно были счастьем, и Дэвид знал, что отцу понравился бы его рассказ.

Приближался полдень, когда он вышел из комнаты и босиком по мощеной террасе вышел к главному входу гостиницы. В большом зале рабочие вешали зеркало на стену за стойкой бара. Месье Ороль вместе с племянником следили за их работой. Дэвид перебросился с ними парой слов и отправился на кухню, где хлопотала мадам.

– У мадам не найдется пива? – спросил он ее.

– Mais certainement, Monsieur Bourne[37], – сказала она, доставая из холодильника холодную бутылку.

– Я буду пить из бутылки.

– Как месье пожелает. Леди, кажется, уехали в Ниццу. Месье хорошо поработал?

– Очень хорошо.

– Месье много работает и никогда не завтракает, – сказала мадам. – Это неправильно.

– У нас еще осталась икра?

– Конечно.

– Я бы съел пару ложек.

– У месье странный вкус, – сказала мадам. – Вчера вы запивали икру шампанским, сегодня – пивом.

– Сегодня я один, – сказал Дэвид. – Вы не знаете: мой велосипед еще в remise[38]?

– Должен быть там.