Он улыбнулся ей, и она почувствовала, как тяжесть, лежащая на сердце, внезапно улетучилась. Все оказалось гораздо проще и прозаичнее. Бритва Оккама, кажется — они проходили этот принцип на лекции по философии, и маленький профессор Авраам Зельманович Михельсон тогда сказал:
— Дело, конечно, ваше. Но если вы не хотите утонуть в собственных мыслезаключениях, громоздя их одно на другое, трактуйте их самым простым житейским путем. Как говорил старина Хемингуэй, море означает море, старик — старика, мальчик — это просто мальчик. — Он смотрел на студентов веселым взглядом, и они не понимали, шутит он или говорит всерьез.
Когда дверь захлопнулась и в замке провернулся ключ, Витя выждал еще десять минут, прежде чем подойти к магнитофону.
Он сел рядом на стул, воткнул штекер микрофона в гнездо, включил запись и произнес:
— Знаете… Я впервые в жизни соврал маме. — Он послушал тишину, посмотрел на крутящиеся бобины и попросил, глядя в окно, где груды облаков неслись по мрачному, нависающему свинцовой тяжестью, небосводу: — А вы не могли бы мне снова надиктовать «Пикник на обочине»?
Глава 15
1984 год
Два дня он проходил сам не свой, пытаясь скрыть тревогу от одноклассников, учителей, тети Оли, дворовых друзей, пока не подумал про толстяка по имени Владик по кличке Шершень (тот всегда носил в кармане спичечный коробок с трупом насекомого, огромного и страшного).
Парень учился в последнем классе той же школы, что и Витя, но был, что называется, слегка не от мира сего. Учеба ему не давалась и все десять классов его тянули просто из‑за того, что папа Шершня работал учителем труда в той же школе — и учителем неплохим, надо признать.
Воспитывал он Шершня в одиночку, мать отказалась и ушла от них почти сразу после рождения ребенка. Коллектив школы, разумеется, был в курсе всех трудностей мужчины. Некоторые одинокие учительницы посматривали на мастеровитого холостяка с интересом, но он сторонился людей и не поддерживал попытки даже легкого флирта. Постепенно от него отстали, впрочем, как и от Шершня — ходившие поначалу разговоры, что ребенку будет лучше в специнтернате со временем затихли.
Шершень, несмотря на некоторые особенности, был парнем незлобивым, косолапым, этаким увальнем. Вечно взъерошенные волосы на голове и постоянная улыбка вводили окружающих в заблуждение. Те думали, что Шершень — дурачок, умственно отсталый.
Впрочем, в каким‑то вопросах, может, так оно и было.
Владик растягивал слова и окончания, долго думал, а когда, наконец, что‑то рожал, все уже расходились и сказать было нечего.
Но чем‑то он притягивал Витю, особенно, когда являл своего засохшего друга в спичечном коробке или пересказывал, сбиваясь, содержание последнего выпуска «Ну погоди».
Витя знал, что может положиться на Шершня. Частенько они прогуливались вместе, хотя парень предпочитал не уходить далеко от дома.
Но сегодня был особенный день.
Во что бы то ни стало, Вите нужно было поговорить с ним, причем сделать это так, чтобы никто не заметил их вместе — ни взрослые, ни одноклассники, ни даже (и особенно!) — почтальон Николай Степанович.
Витя долго размышлял, но ничего лучшего, чем привести Шершня к тайному колодцу, так и не придумал.
Парень, вопреки всему, не испугался. Наоборот, он заулыбался и промычал что‑то неразборчивое. «О, как интересно» — расшифровал Витя его слова.
Они продрались сквозь заросли кустарника, вышли к заброшенной котельной, при виде которой у Вити по спине побежали мурашки, потом прошли по узкой тропке, петляющей меж зарытых наполовину в землю бетонных блоков с ржавыми скобами и, наконец, миновав небольшую, гудящую на все лады электрическую подстанцию, вышли к обратной стороне гаражного массива, чуть левее которого в зарослях дикого кустарника каким‑то странным образом находился колодец.