Этот мальчишка. Странный мальчишка, вошедший в раздевалку перед самым стартом. Точнее говоря, в самом мальчишке ничего странного не было — обычный школьник, хотя он не припомнил, чтобы школьники перед началом соревнований приходили к спортсменам в раздевалку — но опять же, ничего необычного в этом не было. Мало ли, забрел случайно, или, может быть, он был сыном работника стадиона.
Но то, что потом сказал этот мальчик…
Шаров замер у стартовой черты и оглядел чашу стадиона. Солнце нещадно пекло и зрителям на трибунах приходилось несладко. Ему вдруг показалось, что где-то там наверху мелькнула белобрысая голова того самого мальчишки. Рядом с ним сидела солидная женщина, похожая на директора магазина. Она обмахивалась веером и что-то говорила мальчику, лица которого Шаров разглядеть не смог — было слишком далеко.
Мальчик словно бы заметил его взгляд, сконфузился и сполз вниз по сиденью. Шаров перестал его видеть и посмотрел на вход в подтрибунное помещение. Около него замерла здоровенная телевизионная камера. Оператор лениво лузгал семечки. Разумеется, телевидение будет вести прямую трансляцию — все-таки, чемпионат СССР, как ни крути.
Все были на своих местах. Соперники перетаптывались на стартовой линии, — каждый на своей волне. Кто-то из них сегодня придет первым, и его судьба навсегда изменится. Зимой победитель поедет на студенческие игры в Париж, а потом… весь мир у его ног.
Шаров вздохнул. Чтобы скрыть нарастающую нервозность, два раза присел, помахал руками. Украдкой взглянул на трибуну, где сидел тренер. Петр Андреевич что-то отмечал в своем блокноте и выглядел невозмутимо.
В толпе Шаров увидел человека, с которым ему придется встретиться вечером в 23 часа в ресторане «Прага», чтобы отдать долг и у него засосало под ложечкой. Он здесь. Он наблюдает. Он ждет.
Диктор что-то объявил по громкоговорителю, потом принялся называть фамилии участников забега. Трибуны взрывались аплодисментами. Шаров не слышал этого всего — только видел, как раскачивается море болельщиков в белых майках и рубашках, как шевелятся флаги над стадионом, как летит в небе невесомая тучка, на мгновение закрывая солнце…
Только на мгновение…
Что будет, если я не справлюсь, — вдруг подумал он. Мысль эта прошибла его так ясно, будто он уже не справился. Ноги сделались ватными, ладони похолодели и взмокли.
— Ша-ров! Ша-ров! — орали трибуны, а ему казалось: «Кровь, кровь!»
Он поднял ладони к лицу, внимательно вгляделся в тонкие линии на коже. Линия жизни прерывались два раза — ему когда-то гадала цыганка и, только увидев его ладони, обомлела, не в силах вымолвить ни слова.
Он поднял руку вверх, автоматически помахал трибунам.
— Все хорошо, я справлюсь… — прошептал он и три раза глубоко вдохнул и выдохнул.
— Ты как? — услышал он голос Андриана Ветрова. Соперником тот был хоть и задиристым, жестким, но незлобивым.
— Я? Нормально…
— Точно? — Андриан оглядел Шарова и покачал головой. — На тебе лица нет. Если тебе нужна помощь…
— Спасибо, все хорошо, — переврал его Илья. — Правда.
— Ну, смотри.
Ветров повернул голову в сторону дорожки и больше не смотрел на него. И, тем не менее, Шарову стало легче.