Плевать. Он придет первым. Будь что будет.
Снова где-то вдалеке мелькнула голова того мальчика…
Шаров понятия не имел, как во все это можно поверить.
«На три восемьсот, вы на любимой второй дорожке и следите за первой дорожкой, но опасность будет справа, справа, тридцать четвертый делает резкое ускорение и никто, никто его не замечает, потому что вы выходите против солнца, на миг слепнете и упускаете момент…»
Эти слова, произнесенные сбивчиво, с оглядкой на двери раздевалки, в которые мог кто-нибудь войти, стучали в голове Шарова как отбойный молот.
Внезапно стадион затих. Шаров понял это по тому, что волнение улеглось, а знойная поволока, повисшая над чашей, сгустилась еще сильнее.
Судья на линии поднял стартовый пистолет.
Выстрел прозвучал глухо, словно в подушку.
Шаров удивленно повернул голову. Все соперники еще стояли, замерев в стартовой позиции, хотя выстрел уже прозвучал. Как такое могло быть?
В следующее мгновение его мышцы выстрелили словно взведенные пружины.
Оттолкнувшись правой ногой, он сделал первый шаг — рывок, и в тот же миг мир пришел в движение. Все вокруг закрутилось, стадион наполнили звуки, свист, шум, дыхание и хрипы соперников.
Он легко набирал скорость. Через круг сместился на свою любимую вторую дорожку. Скованность ушла. Ноги несли вперед. И хотя впереди было еще прилично, он считал круги и смотрел на солнце.
«Три восемьсот, три восемьсот», — как мантру повторял он в уме странную точку отсчета.
Соперники отставали. Что могло пойти не так? И тем не менее…
Он нутром чувствовал приближение чего-то грозного, пугающего, неведомого. Может быть, у него случится судорога? Инфаркт?
Ветров под двадцать третьим номером вышел вперед. Это ничего. Видно, что бежит из последних сил, пусть думает, что Илья устал.
Шаров слегка оглянулся. За ним бежал номер «264», следом «252», потом «54» и замыкал колонну «34».
До финиша оставалось два с половиной круга.
Три восемьсот.
Что-то щелкнуло у него в мозгу.