А если он что-то сделает с Андрюхой, его самого уже никто не спасёт. Ни одна спецслужба в мире. Я уверен, он это понимает.
А вот если он не получит того, что хочет, тогда выходит, что и терять ему больше нечего. А раз терять нечего, ждать от него можно будет чего угодно. В общем, отдаём оригиналы.
— Он может их сбросить сообщникам, например, — хмурится Евгений.
— Нужно быть готовыми отслеживать несколько человек, не только объект, — качаю я головой.
Евгений недовольно опускает голову, но молчит, не возражает.
— Хорошо, — кивает Злобин. — Я согласен, даём оригиналы. Поехали дальше.
В половине шестого я подъезжаю к вокзалу. На площади перед главным входом столпотворение. Автобусы, такси, люди с чемоданами и сумками, приезжают и уезжают легковушки. Шумно. Пахнет бензиновыми выхлопами.
На здании вокзала колышутся огромные плакаты с чёрно-белыми портретами Маркса, Энгельса и Ленина. Как говорится, оказывается Карл Маркс и Фридрих Энгельс не братья, а четыре разных человека…
Они угрюмо взирают на суету пролетариев, крестьян и жалкой интеллигентской прослойки, явно печалясь, что те променяли светлые идеалы мировой революции на мелко-буржуазные и сугубо бытовые радости и чаяния.
Между портретами, придавая композиции погребального трагизма, трепещут насыщенно-кумачовые полотна. Чёрный, красный и немного белого. Крупная надпись поясняет: «Да здравствует Марксизм-Ленинизм!»
Я вхожу в душный и шумный зал. В руке чемодан, сливаюсь с толпой, как настоящий приезжий, вернее, наоборот, отъезжающий. Народ снуёт туда-сюда. Осматриваюсь.
«Уважаемые пассажиры! — объявляет диктор хорошо поставленным голосом. — Поезд Москва-Жмеринка отправляется с третьего пути. Будьте внимательны и осторожны!»
Будем, что нам ещё остаётся-то… Внимание и осторожность, м-да… Все скамьи заняты. Деревянные, красивые, местами потемневшие от времени. Прохожу мимо ячеек камеры хранения. Вот она, моя сто восемьдесят первая… Торопиться не нужно, надо всё как следует осмотреть для начала.
Я иду в буфет, беру бледные сосиски с горчицей и стакан чая. Встаю за столик на высокой ножке и внимательно прочёсываю взглядом зал. Часть ожидающих сидит ко мне спиной, значит нужно осмотреть и с другой стороны…
Зал, конечно, красивый — лепнина, колонны и капители, ампир, понимаешь, ли. Сердце гордостью наполняется, умели же когда-то. Хотя бы и до революции, но всё же равно, здорово…
Сверху на галерее матерятся маляры, растягивая куски брезента и таская стремянки и вёдра с краской. Поварёнка нигде не видно. Лады. Я делаю несколько глотков из стакана и двигаю в противоположный конец зала. Нет, и отсюда не видать. Оно и понятно, но проверить было нужно.
Ну ладно… Раньше сядем, раньше и встанем… Я подхожу к ячейке и набираю код. Восемнадцать ноль-ноль. Удобно, и время, и код одинаковые. Открываю дверцу и… ух-ты… конверт. Лежит, как в сейфе.
Беру, а чемодан впихиваю в ячейку. Смотри-ка, письмецо толстенькое, что там он «Войну и мир» мне написал? Вытаскиваю. Твою дивизию! Фотография. Причём, судя по всему, свеженькая. На фоточке запечатлён Трыня!
Сердце ухает… Он стоит в кирзовых сапогах, брюках, заправленных в эти сапоги, рубашке и деревенском картузе. В руке — ведро. Взгляд тоскливый. Позади него деревянный забор с дырами, через которые смотрят свиньи. Скотный двор… Какого хрена…
Переворачиваю карточку, ничего не написано… Так… Вытаскиваю тетрадный листок, сложенный вчетверо… Разворачиваю. Текст отпечатан на машинке.
ebooksa