Здесь, у пруда, с какой-то торопливой готовностью Федор отдается прошлому. Воспоминания о жене, о том, что было их недолгой согласной жизнью, настолько овладевают им, что он совершенно забывает о Марине. Мертвая Лидия стойко защищает свою честь.
Долги и тягостны для Федора эти неуютные осенние вечера, когда сердце в сумятице чувств и когда голову ломят самые беспорядочные мысли.
А днями-то много легче. Он на людях, а потом работа, и всегда рядом Марина. Знать бы, чем приглянулся он ей? Мужик как мужик, ничего в нем такого, что бы в глаза кидалось.
Открыто звала к себе Марина, и, затаенно, он боялся этого смелого ее вызова. Как готовно она оказывала ему всяческие знаки внимания! Мелкие подчас, они неизъяснимо волновали его. Вчера, скажем, нашла, что на ватнике Федора вот-вот оборвется пуговица. И тут же, на ферме, заново пришила ее. Он сидел в углу, сидел притихшим мальчишкой, доярки с пониманием смотрели на него и улыбались. А Марине хоть бы что! Ловко надкусила конец нитки и так мягко обласкала карими глазами, что у него захватило дух.
А часом позже, когда он возился с автопоилкой и когда в коровнике уже не было женщин, сказала ему:
— Для кого свет допоздна жгу, не понял ты, Федя?
Лениво жевали коровы сено, тихие слова Марины увязли в сыроватом тепле скотного двора.
Он не ответил, и Марина заговорила опять. Она стояла рядом, высокая, с открытой головой, и солнечные лучи золотили ее легкие неприбранные волосы.
— Мы оба вдовые, кто осудит? Не в наши годы, Феденька, заборы подпирать ночами. Приходи. А может, робеешь ты, а?
Она засмеялась тем легким домашним смехом, что он окончательно потерялся и опять не ответил ей.
После работы Федор не помнил, как вышел с фермы, не заметил, как заговорил с собой:
«А что… Явлюсь, да и посватаюсь честь честью. Марина из тех, с кем можно и жизнь вязать. Соблюдает себя, как женщина. Уважают ее люди. А что до него самого — третий год один. Жил чисто, память о Лидии ничем не пятнал. Дети у него… Так Марина знает, на что идет. Да Никита с Танюшкой, они какие? Их только приласкай, и отзовутся. И не ползунки, теперь-то уж подросли. Никите в школу на будущий год…»
Трудно Федору. Ведь он уже и так думал, что все эти его вечерние бдения под ветлами, эти бесконечные разговоры с Лидией — блажь, и ничего больше. Конечно, они от долгого одиночества, от давней тоски по женщине, по близкому человеку, которого так не хватает ему теперь.
Ночь стягивала на угоре свою шумную осеннюю темень. Ветер донес песню, всплески молодых голосов, и Федор опять вспомнил о Марине. Вон ее окна, и светятся они сейчас единственно для него…
Смялась песня, голоса раздались совсем близко. Федор встал с лавки и торопливо зашагал к дому, унося с собой все ту же жалость к себе за незадачливую жизнь и жалость к детям, которые наверняка заждались его в холодных нетопленых комнатах.
В своем переулке, в затишке, Федору стало лучше, он тем себя опять успокоил, что свято следует последнему наказу Лидии — не торопиться с выбором новой жены.
Полный недоумения, сбился в шаге, а потом и вовсе остановился у огородного прясла. И уж вконец озадачился, когда раздался заливистый смех Никиты и Танюшки. Федор громко, нарочито покашлял, не подавляя раздражения, жестко спросил:
— И до каких пор вы полуношничать собрались, а?
Ребятишки замолчали, было слышно, как обиженно зашмыгал носом Никита.
Ему отозвался такой знакомый женский голос:
ebooksa