Пятая мата

— За старое, говоришь… А что?! Встречались и не ругались. Самая точка! Благодарствую, уважил, очень уважил старика. Да нет, не на вахте я, посижу…

Помолчали. Шишкин посасывал потухшую трубку с накладным серебром. Романов уже знает: сейчас он начнет жаловаться и надо молча слушать его.

Капитан протяжно вздыхает.

— Старею, Тишенька… Ходовая моя никудышна. Вишь, лето, а я катанки на ногах таскаю. И лягу — все-то косточки говорят. Да и то… с малых лет на реке, при купцах еще начинал. Не будь войны, жил бы я на пенсии возле своей старухи в Моряковке, цветочки бы сажал…

— Поплаваешь еще, Иван Павлович… — ласково утешает Тихон Шишкина и мучится: надо, пора начинать разговор, ради которого он на обласке летел. Пароходишко-то движется как-никак. Уже Черный яр рядом.

Они много лет знают друг друга. Один «Ударник» и ползает из года в год по мелеющему Чулыму.

— С чем бежишь, Иван Павлович?

— Продукты до Зырянки. А там ружболванкой грузиться буду.

— А мы заготовки для лыж давно отправили…

Романов молод, крепок, мало разбирает его выпивка. Зато у капитана порозовели сухие желтые щеки, и видно, что он блаженствует, — спирт разогрел, поднял старика. Тихону жалко, стыдно тормошить Шишкина просьбой, но где-то сбоку яростно колотятся плицы колеса, шумит, бурлит взбитая вода — плывет пароходишко, вот-вот покажется поселок.

Начальник сжимается в себе.

— Иван Павлович… Любишь не любишь, а иди навстречу. Дело-то у меня какое…

Шишкин настораживается.

— Так и знал! Хитрюга, чалдон чулымский… Обошел старого хрена. А ладно, хвалю за ухватку. Выкладывай!

Не впервые такой-то вот случай… Но Романов просит сбивчиво, по-мальчишески.

— Убери спирт! — почти кричит Шишкин. — С какой рожей команде я покажусь, а ведь сказать про твое надо…

— Да с двух-то наперстков, Иван Павлович… Да вы ж как стеклышко… Ни в одном глазу!

— Нет, правда? Не кривишь душой? — допытывается капитан с надеждой. И торопливо перебирает руками пуговицы на кителе. Пуговицы застегнуты, старик добреет голосом. — Что ж, авиабереза — это же фанерочки, крылышки… А от сына давно письма нет, на Ленинградском воюет… Баста! Пошли к радисту!

Радист долго связывался с пароходством, и Тихон вышел из тесной радиорубки в коридор. Под теплыми железными листами пола, внизу, напряженно вздыхала работающая машина.

Шишкин кричит кому-то: