Она давно увидела Романова и теперь поджидала его.
И он ее заметил, однако не прибавил шагу, припоминал, что некогда связывало их.
Было, любил Тихон Петлину, хотя попервости и думать об этом не смел — красивая, хватало у нее поклонников.
Может, потому, что не подходил, и любопытство ее взяло… Остановила однажды здесь же у Чулыма и, пока дошли до поселка, крепко задурманила она парню голову.
А у него уже Фаина ухажеркой. Не то, чтобы ухажеркой… Так, по-соседски, по-свойски, провожал домой из клуба, зимой, в холода, руки у девки под кофточкой грел… Простоят у забора вечер, промолчат и разойдутся.
Бывало, то поманит Нинка, а то и на глаза не кажись. Нехотя или с умыслом помучила вдоволь. Доходило, что ныряй Тишка в Чулым да не выныривай…
Петлина стояла под желтой осенней талиной и как-то робко, натянуто улыбалась.
Тихон, взволнованный, напряженный, свернул с тропинки, спросил с удивлением:
— Ты чего тут?
— За ягодой ходила.
— Да какая уж ягода теперь… Набрала?
— По оборышам бегала, а гляди — ведро! Пробуй, сладкая.
Он наклонился, взял горсть крупной черной смородины. Ягода и впрямь была сладкая.
— Пошли?
Женщина опустила голову.
— Нельзя нам с тобой, Тихон… Фаина твоя, как кошка, на дыбошки встанет, только что глаз не дерет. Пришла эт-то в ларек, дождалась, когда все ушли, и понесла такое на меня…
Романову вдруг стало весело.
— Вот не знал… А ты что?
— Тоже поднялась да и бухнула: люблю! Я всегда напрямик… Это у тебя, Тишенька, характеру-то нет. Все думаю: чем новый начальник рабочих к себе привадил — слушают! А ведь и ругаться-то ладом не умеешь.
Тихон потемнел лицом.