Пятая мата

22
18
20
22
24
26
28
30

Киняйкин судорожно хватал искусанными губами воздух, опять и опять вскрикивал.

Кто-то бросил дождевик, кто-то убежал и принес с берега две жердины, их пропустили в рукава, прихватили полы, потом, с бережью, положили Киняйкина на носилки, вынесли на берег.

Впереди шли Логачев и Швора, Романов с Костей сзади.

Никто не просил, а Кимяев рассказывал:

— Подняли они с Бекасовым тюльку, а она же страшно скользкая. Ать-два и сорвалась. В ней же, стерве, пуды-ы!

Шли осинником, что разделял поселок и устье Боровой. Тихон радовался, что подрост у тропы вырубили, теперь к речке подвозили черемуховый прутняк на вицы… Хорошо, незацепно было нести открытым местом, дорогой, а то бы света не взвидел ты, Киняйкин, поорал бы благим матом…

Мужик уже не кричал, осекся голос. Стонал, слезливыми глазами смотрел на потного начальника:

— В поселок, Тихон Иванович?

— На кой хрен… На конный!

Свернули на конный двор, он широко раскинулся на ближнем краю поселка. Киняйкина положили на остатки старого, прошлогоднего сена.

— Костя! Живо мою Серуху в оглобли!

Швора накидывал в ходок сено, Романов помогал укладывать, вытирал грязным рукавом фуфайки потное лицо.

И тут во двор вбежала фельдшерица с саквояжем в руке. За женой Шворы еще с реки начальник послал Кольку Семикина.

— Что это с ним?

Романов был мрачен.

— А все то же… Наш брат, сплавщик, известно — руки да ноги калечит…

Женщина колдовала на коленях, гремела коробкой со шприцем. Кинула в ладонь Тихона узкую пластинку скальпеля.

— Брючину! А вы — молодцы, догадались…

— Это Андрюха у нас сообразил, подвязкой-то выше колена перехватил!

То, что открылось под штаниной Киняйкина, было страшно.