Начальник встал, высокий, строгий в своей темно-синей шевиотовой гимнастерке.
— Сходку сегодня вечером собрать — обязательно! Вицы[2] рубить надо? Надо! Клинья для донок[3] тесать? Кому все это делать? Давайте сегодня так: работаем обычным порядком, а завтра всем поселком на мату! Борису Кузьмичу железно началить на берегу. Лодки чтоб одна за другой в воду прыгали! Не забудь, Кузьмич, сейчас же собери стариков, и пусть нары в клубе ставят. Юльских в клубе разместим. Ну, а тебе, Александр, верховодить на реке. Слышал, тросов нет, не пришлет Иванов. А на мате — я поглядел — узел на узле… Сколько-то концов у нас на складе найдется — бери! Смотри, чтобы все надежно. В случае чего, как миленькие погорим… Дальше… Ребятишек позовем вицы на обласках плавить, ты с них глаз не спускай, ясно? Работать на реке все световое время суток. Вопросы?
Вопросов не оказалось.
Маленькая, с розовым оспенным лицом, прошла в свою рабочую клетушку счетовод Варвара Клевцова и сухо защелкала там арифмометром. За дощатой перегородкой, в коридоре, легонько капала из рукомойника вода в пустой таз.
Оставшись один, Романов портил уже третий лист бумаги, — он еще не научился писать строгие приказы военного времени. Для него, Тихона, сущая мука писать эти приказы. Ведь добрая половина их или обязывала рабочих делать что-то сверх положенного, или уж отнимала у сплавщиков это положенное, скажем, выходные дни… Вот и опять целых сорок дней без выходных работягам!
Почему, почему надо так жестко распоряжаться людьми?!
Одно лишь у начальника оправдание: не он, а война все диктует. У нее, оказывается, свои законы, и законы эти нельзя преступать.
Все верно, но Романову-то от этого не легче. И всякий раз, вот в такие минуты, в нем поднималась жалость к подчиненным — на них прежде всего тяготы войны падали…
Ладно, напишет он приказ, вывесит его на дверях конторки, зачитает Михайлову и Шворе, потребует от них росписей: ознакомились-де и ответственность на себя приняли. Этим приказом утвердит и за собой главную ответственность. А что такое для него эта ответственность — долго говорить…
Народу в поселке мало — шестьдесят рабочих на участке. Это со всеми там прочими… И только семнадцать из них — в настоящей силе. Остальные — бабы да подростки.
И то еще плохо, что ослабили людей голод и похоронки. Известно, беда ведь одна не ходит… В прошлом, сорок первом году весной вода сильно поднялась. Едва крыши домов не подпирала и держалась почти до самого конца июня. Пока-то подсохла земля… Картошку посадили уже в июле, осенью собрали одну мелкоту, нынче в апреле — пусто в подпольях, и бейся, как хошь…
Начальник наконец поднялся из-за стола, подошел к единственному окошку кабинета и выглянул на улицу. По ней, укорачивая сухую теплоту подзаборных теней, катился жаркий крепнущий день.
Ну, что же… Впрягайся, Романов, в новые оглобли — надо! Людей у тебя маловато… А ты покланяйся на все четыре стороны, постучи во все знакомые двери. К Иванову постучал, и уже дано просящему…
К Рожкову теперь на поклон.
Бодро сбежал Тихон с крыльца, да тут же поумерил прыть, спутался в шаге. И бодрую улыбку на лице разом погасил.
На Западе, в таком далеком-далеке, фронт, а война и здесь, в Чулымской тайге, разными личинами себя кажет.
Сколько же у нее, такой-сякой, этих обличий!
Едва от конторки отошел — вот она, почтаркой, на тяжелых кривых ногах, дорожную пыль гребет. А голос у нее осторожный, приторно-ласковый даже…
— Товарищ Романо-ов…
Тихон вздрогнул, замер в себе: «С чем она к нему?..»
ebooksa