Чародей

Какими грубыми бывают насмешки женщин! Дамы не могли не понимать, что я не намерен обсуждать своих пациентов и тем более о них шутить. Я мог бы доить мисс Фотергилл (если это слово применимо к женщине, чьи груди подобны двум пустым кошелькам) до конца ее жизни, льстя ей, выслушивая ее блеяние и взимая с нее огромные деньги. Правильно разыграв карты, я мог бы даже надеяться на симпатичное наследство после ее смерти. (Я мог бы даже отравить ее – постепенно и незаметно – и сорвать куш всего через два или три года.) Что меня удержало – то, что я и так не нуждаюсь, или этические соображения? Как бы там ни было, мне удалось сократить посещения мисс Фотергилл до одного раза в три месяца, и я наблюдал ее постепенное превращение в страдающую, но бодрую и вздорную артритичку.

Один из неприятных моментов врачебной профессии – не всегда есть возможность выбирать пациентов; и чрезвычайно трудно избавиться от пациента, который тебе не нравится. Мне не нравилась мисс Фотергилл, хоть я и жалел ее. Мне навязал ее Сондерс Грэм, которого она считала чрезвычайно невнимательным врачом и не джентльменом. Но мне было уже не к кому ее послать. Я был судом последней инстанции. Но самое удивительное заключалось в том, что я, похоже, на самом деле сильно помог ей – помог закрепиться именно в том состоянии здоровья, к которому она стремилась, и обеспечил в ее жизни присутствие мужчины, который не представлял угрозы в сексуальном плане; она могла не бояться, что ее заставят дегустировать мою зубную щетку.

10

Дом пастора

Кокрофт-стрит

Торонто, Онтарио, Канада

Милейшая Барб!

В своем последнем письме ты говоришь, что я все время упоминаю некие «воскресенья», но ни разу не объяснила, что они такое. Извини. Я паршивый корреспондент. Никакой системы.

Наши «воскресенья» стали целым культурным институтом в Торонто, хотя мы для этого ничего такого особенного не делали. Хью Макуэри называет это салоном, но такое слово чересчур пышно, и при звуке его представляется, что Дражайшая возлежит на диване в позе мадам Рекамье, утомленно улыбаясь в ответ на комплименты, в то время как я веду ошеломительно интеллектуальную беседу в другом конце комнаты. Ничего подобного у нас не происходит. Мы обе трудимся как чушки, всю пятницу и субботу, готовя угощения – надо сказать, довольно обильные: сконы с вареньем и взбитыми сливками пользуются популярностью, а сэндвичи с огурцом исчезают целыми лотками. Потому что у наших гостей аппетит как у беженцев, поскольку это в основном музыканты и многие из них иностранцы. Правда, иностранцы едят удивительно много?

Но я еще не сказала, кто эти люди. Они – артисты или как-то связаны с искусством, а всяческие импресарио и антрепренеры едят больше всех! Мы, кажется, специализируемся на музыкантах, поскольку они наиболее общительны из всего здешнего артистического сообщества. А оно тут есть. Просто удивительно, какое количество разнообразных людей искусства обитает в этом городе, который, кажется, совершенно ими не интересуется. Здесь есть даже клуб для них, но он далеко не так популярен, как наш салон. Вероятно, дело в угощении.

Но отчего музыканты? Так получилось, но, я полагаю, этому есть какое-то глубинное объяснение. Художники – очень особенные люди и постоянно изнемогают: они вынуждены тащить вкусы жителей Торонто из XIX века в ХХ, а это чудовищно тяжело. Скульпторов здесь почти нет: нет спроса на скульптуру, за исключением идолов мертвых политиков, а они очень дорогие (конечно, бронза), и эти заказы обычно уходят в Монреаль определенному скульптору, который специализируется на них и наловчился работать с фотографий. Писатели… мы пытались приглашать писателей, но ничего не вышло: они ужасно сварливы и ожидают выпивки, а этого мы не можем себе позволить. Во всяком случае, в таких количествах, в каких они ее хлещут. Поэтому у нас в основном музыканты.

Только не оперные – эти есть, но их мало. Дражайшую тошнит от оперы, хотя я оперу очень люблю. Но Дражайшую, бедняжку, нынче, кажется, тошнит от всего.

Кое-кто из театра, хотя таких немного. Театр здесь до сих пор в основном импортный, а запросы большинства публики удовлетворяет кино. Если не считать «Гильдии актеров», по-настоящему хорошей полупрофессиональной труппы; Дарси Дуайер уговаривает нас заняться дизайном декораций для «Гильдии» – разумеется, бесплатно. К нам приходят люди из «Гильдии» и несколько одиноких чудиков вроде той женщины, которая пытается учить театральному искусству детей – но как она это делает! Она в юности училась у Бена Грита, так что ты догадываешься о ее стиле. Это определенно не Джеральд Дюморье и не Ноэл Кауард. Часто приходят Дульче и Декорум – тандем из мужа и жены: она отличный комик, а он – жалкое существо, вышедший в тираж герой-любовник. И еще бедный старик Уоткин Тинни, сильно побитый молью, – он утверждает, что был секретарем у Бирбома Три. Вероятно, по свету бродит целый полк бывших секретарей Бирбома Три. [1] Он косит под Генри Ирвинга и дает девочкам в Моултон-колледже уроки элоквенции. Еще, к сожалению, он стрелок – пятерка там, десятка здесь, а сам тем временем вслух проклинает «аматеров». Нам не хочется, чтобы стрелок был у нас завсегдатаем, – вообще не хочется, чтобы он у нас бывал. Но у бедного старичка ужасно голодный вид.

Нет, в основном у нас музыканты, и надо сказать, хорошие, но странные – как и положено музыкантам. Может, все дело в том, что вибрация от инструментов воздействует на мозг? Все это напряженное жужжание?

Самый главный среди них, звезда, это Нил Гоу; как ты, наверное, сразу догадалась, он местный уроженец от шотландских родителей и никем другим быть не может. [2] Он дирижирует местным симфоническим оркестром и умудряется титаническими усилиями запихать его в приличную форму. Еще он дирижирует большим хором, так что у него нечто вроде монополии на лучшую работу: он вызывает сильную зависть у всех мужчин и эротические устремления у женщин, которые постоянно пытаются организовать для него «интрижку», иногда выдвигая собственные кандидатуры. (Они придерживаются невинного убеждения, что «интрижки» полезны для искусства, хотя на самом деле они полезны только как пища для сплетен.) Но он верен своей Элси, и я подозреваю, что он доверяет ей привносить здравый смысл в сложности жизни. Он прирожденный руководитель, но Дражайшая говорит, что дирижер он не первоклассный. Я не разбираюсь в таких вещах, но тут, конечно, нужен именно руководитель. Вдохновитель – а именно эту роль так победно играет Нильчик.

Ты удивилась бы, узнав, какие мощные эротические подводные течения существуют в здешней музыкальной жизни. Еще одна великая тема для сплетен – Джойс Барма, хорошая виолончелистка и при этом настоящая красавица в духе Гарбо. Ну, знаешь, с таким выражением лица, будто она превозмогает боль в животе. [3] Она замужем за хорошим художником, Феофаном Бармой, поэтому они кажутся экзотичной парой, хотя Джойс на самом деле австралийка, урожденная Маквити. Она потрясающе красива, и тон, которым говорит о ней Дражайшая, меня серьезно беспокоит. Но Джойс влюблена по уши в молодого пианиста Эдера Скотта, который моложе ее на добрых 10 лет и прекрасен, как молодой бог, так что они вдвоем смотрятся потрясающе. Бедняга Феофан утешается нашими сконами со сливками и черносмородиновым вареньем. Дуайер говорит, но вполголоса, что все до единого мужчины в Торонто жаждут оказаться на месте виолончели Джойс, когда она зажимает ее меж колен и извлекает из нее сладостные звуки.

Про Дуайера я тебе уже рассказывала. Он определенно не принадлежит к разряду мечтающих оказаться между коленями Джойс. Он вербует гостей для наших воскресений – как он сам выражается, для того, чтобы к нам приходили лучшие из лучших, а не просто очередь к суповой кухне. Он и Макуэри по собственной инициативе заняли вакансии наших наставников, а временами – и вышибал. Я ведь упоминала про Макуэри, да? [4] Наверняка упоминала. Он часто у нас бывает, и он большой друг доктора Халлы.

Именно Халла предложил оценивать наших гостей по шкале ТЗПЖГЛО. Помнишь ее? Она была модной в наши студенческие годы. Оценивают баллами, по десятибалльной шкале, склонность человека к тщеславию, зависти, похоти, жадности, гневу, лености и обжорству. Но Макуэри заметил, что такая оценка бесполезна, если не дополнена шкалой добродетелей, то есть веры, надежды, любви, справедливости, мужества, умеренности и благоразумия. Из добродетелей не получается такая же красивая аббревиатура (Макуэри весьма небрежно роняет словечки вроде «аббревиатура»), как ТЗПЖГЛО, которая звучит словно что-то из истории науки! (Названа в честь доктора Мельхиседека Тзпжгло из Брно.)

Шкала ТЗПЖГЛО развлекает нас часами, и это развлечение отнюдь не невинно и не способствует расширению кругозора. Я хочу сказать, к примеру, если посмотреть на двух наших завсегдатаев – Антона Мошелеса и его жену Антонию (она тоже австралийка, но в браке с Антоном обзавелась сильнейшим русским акцентом). Антон – виолончелист, участник лучшего местного квартета. Пухлый, с поросячьим лицом, но ужасно умный, у него бакенбарды и дрожащее пенсне в толстой оправе, и он вечно ходит в пышных черных шейных платках и высоких воротниках, а потому очень похож на Шуберта. Что ж! Минимум восьмерка за тщеславие, самая низкая из возможных оценок за леность, вероятно, четверка за похоть (полагаю, с этим разбирается Антония), скажем, пятерка за зависть и тройка за гнев. Но обжорство! Круглая, пухлая и совершенно недооценивающая его десятка! («У вас восхитительные сэндвичи, дорогая. И, друг мой, я никак не могу устоять – еще один из ваших восхитительных сконов, прежде чем я перейду к кексу!») Но по шкале добродетелей, я думаю, у Антона все восьмерки, кроме умеренности. И Антония не сильно позади – разве что в смысле фигуры, а в этом смысле у нее позади очень много (ха-ха). [5]

По тщеславию у них у всех высокие оценки, но, я думаю, так положено артистам. Как им выжить без тщеславия? Даже суровый шотландец Нильчик Гоу весьма высоко стоит на этой шкале, а некоторые, вроде Арне Гаде, датского пианиста [6], подходят к вопросу очень хитро. Арне – виртуоз, и часов в семь вечера по воскресеньям (после того, как все музыканты, связанные с церковью, уже ушли) он играет для нас: он притворяется, что не хочет, а мы его уговариваем. Он неизменно говорит: «Я, право, совершенно не уверен. Не репетировал эту вещь много месяцев, и память может меня подвести», а потом разражается дивной «Фантазией» Шумана или чем-нибудь еще столь же сложным, а кое-кто из присутствующих, проходя в субботу мимо его дома, слышал, как он это разучивал. Закончив и получив свою порцию бурных аплодисментов, он пригорюнивается, просит прощения, что плохо сыграл, и выражает надежду, что в один прекрасный день мы услышим эту музыку исполненной так, как она звучит у него в голове. Это надоедает, но его можно понять. Однако он постоянно оглядывается на своего основного конкурента, Аугусто Да Кьеза, чилийца, который не входит в тесный кружок, заправляющий здешней консерваторией, но играет Скарлатти как ангел. Говорят, что у него есть ученик, от которого через несколько лет у всех поотваливаются челюсти. Но нам не удается залучить его на наши воскресенья: у него больной желудок и он, кажется, живет на молоке и крекерах – и на Скарлатти, конечно. Еще у него есть любовница – ты можешь в это поверить?