Сердце Стужи

Охранник не ответил – отвернулся.

Итак, все здесь считали его виновным – безо всякого суда. И всё же, как один из Десяти, он, должно быть, пользовался ещё некоторым уважением – иначе бы робы ему не досталось.

Подъёмник скрипнул, и Эрик увидел Стужу.

Молочная, совершенная, переливающаяся далёкими отсветами, она, как белоснежное крыло, парила над высокой стеной, сложенной некогда из камня и льда для защиты города.

Конечно, без препаратов толку от неё было бы, как от соломенного плетня. Да и сейчас, не уследи препараторы за очередной аномалией, новым движением Стужи, стена бы разве что на несколько мгновений задержала катастрофу.

Разумеется, этому не бывать. Стужа способна раз в пятьдесят лет одним глотком пожрать маленький городок на окраине; препараторы могут не уследить за деревушкой, весь толк от которой, – овощи и ягоды… Но Химмельборга, великого города, Стуже не видать.

Ещё выше. Других узников, должно быть, пугала её близость. Бледный мерцающий свет, не угасавший ни днём, ни ночью, вечно пробивающийся в окошки из камер, призван был напомнить им: надежды нет, от расплаты за грехи нигде, даже в мыслях, не укрыться… Свет, должно быть, превосходно справлялся со своей задачей.

Но Эрика не пугал – напротив, встретить Стужу здесь было, как будто увидеть лицо друга в чужой неприветливой толпе.

Он мечтал уничтожить её – но сейчас почувствовал, как его душа распрямляется где-то в глубинах тела, тянется к Стуже, прося защиты и утешения.

– Добро пожаловать в Каделу, господин знаменитый ястреб, – сказал очередной охранник – такой же безликий, как десятки других до него, укутанный в чёрную лохматую шубу. – Мы поместим вас в одиночную камеру – для вашей же безопасности. В ожидании суда вам там будет удобно. Если что понадобится – у двери колотушка. Не стесняйтесь стучать подольше – парни не всегда на посту.

Этот человек говорил с ним почти дружелюбно, и Стром спросил:

– Вам известно, когда будет суд?

– Нет.

– А мой защитник…

– Вы его не пропустите.

Стром умолк. Здесь у него не было друзей – не стоило тратить силы.

Одиночная камера оказалась небольшой комнатушкой – пять на пять шагов. Узкая койка у стены, стол и стул, прикрученные к полу. Рукомойник и туалет, не отделённые от остальной комнаты ширмой – именно они, бесстыдно открытые взгляду, а не каменные стены, покрытые кое-где под высоким потолком тонкой паутинкой льда, или жёсткий, как дерево, матрас, тут же дали ему почувствовать, что он и вправду в тюрьме.

У двери висела колотушка. Он представил, как глухие, безнадёжные удары с утра до вечера разносятся по длинным тюремным коридорам, и решил: он к ней не притронется.

Забавно – всю свою жизнь, с детства, он стойко переносил боль и холод. Боль и холод были старыми друзьями, и он привык к ним… Но не к бытовому дискомфорту. Стены разом сдавили его, запах из угла показался нестерпимым, но лицо Эрика оставалось бесстрастным, пока охранник снимал оковы с его рук. Ноги оставил скованными.

– Вас будут кормить дважды в день, питьё приносить – трижды…