Смерть пахнет сандалом

– Сунь Бин, – обратился к нему уездный, – ты – человек хороший, ты же не станешь ради себя одного посылать на смерть всех жителей города? Я уже договорился с немецким генерал-губернатором, и если ты сдашься, то он отдаст приказ своим войскам отойти. Ты, Сунь Бин, уже натворил много дел, напугавших весь мир. Если ты пожертвуешь собой, то спасешь жизнь земляков и оставишь о себе вечную славу!

– Эх, на все воля Неба, – глубоко вздохнул Сунь Бин и запел:

– Оставляю земли, проиграл я металлу, бросаю простой китайский люд, десять лет побед пришли к концу. Опозоренный, прошу я мира. Гнезда опрокинуты, птенцы улетели, боюсь лишь, что кит проглотит и эту половину наших земель. Не сковывайте меня незаслуженной вечной темницей, в Поднебесной еще остается войско генерала Юэ Фэя! Разбегайтесь, земляки!

Крепко схватив Сунь Бина за руку, уездный спрыгнул с возвышения и, воспользовавшись неразберихой в толпе, поспешно направился в сторону больших ворот, даже про коня забыл.

6

Выходя с Сунь Бином из Масана, уездный чувствовал себя героем, но дальнейшие события стали для него сокрушительным ударом, заставившим понять, что он совершил ошибку еще более глупую, чем при выдаче «заложников». Клодт отнюдь не стал отводить войска при сдаче Сунь Бина. Увидев, что уездный тащит ему главаря восставших, генерал-губернатор немедленно отдал приказ артиллеристам. Одновременно загрохотали все двенадцать пушек, и множество снарядов со свистом полетели в Масан. Городок заволокло пороховым дымом, заполыхали пожары, послышались душераздирающий плач и непрекращающиеся крики людей. Сунь Бин как сумасшедший вцепился в горло уездного, и тот не сопротивлялся ему, готовый принять смерть. Только подскочивший к ним Ма Лунбяо спас положение, скомандовав охранникам окоротить Сунь Бина, сохранив уездному жизнь. Под злобную ругань Сунь Бина уездный закрыл глаза. В полузабытьи он слышал, как немцы пошли в атаку, и понял, что самый процветающий городок Гаоми перестал существовать. И повинен в том был не то Сунь Бин, не то немцы, не то он сам.

Книга III. Хвocт барса

Глава 14. Чжао Цзя выступает с монологом

Я, Чжао Цзя, прежде был первым палачом при судебном зале министерства наказаний, прослужил сорок с лишним лет в столичном граде, перерубил так много народу, что головы их приходилось вывозить на несметном числе повозок и лодок, и числа уже не сосчитать. По достижении 60 лет я, с милостивого разрешения матушки императрицы, отошел от дел и вернулся домой, чтобы обрести покой в старости и дожить мой век в довольстве и почете. Думал я залечь на дно в этом маленьком городишке, схорониться под вымышленным именем в тихом переулке, в семействе мясника. Жил бы я да приумножал добродетели и продлевал долголетие. Кто бы мог подумать, что мой собственный родственник, Сунь Бин, вдруг черным колдовством оболванит простой народ, поднимет вверх знамена и бросится бунтовать против державы, преступая все государственные наказы и поднимая смуту во всех наших уделах? Чтобы заставить бунтовщиков трепетать от страха да отстоять закон и дисциплину, его превосходительство Юань, высокий посланник императора в провинции Шаньдун, упросил меня исполнить в отношении родственника пытку сандалового дерева. Не зря у нас говорят, что почтенный муж готов умереть за родных и близких, а птица рада петь всякому, кто ценит ее пение. Вот и я, желая оправдать благосклонность его превосходительства Юаня, вновь берусь за рукоятку топора палача. А посему:

Спозаранку огонь пылает в руке, будто та зачерпнула горячих угольков. То дает знать о себе тяжелая ноша, которую я взвалил на свои плечи (эх-ма!). Зазнался начальник уезда Гаоми Цянь Дин, не хотел предстать перед глазами старика Чжао Цзя (отчего это он так?). Его я укротил, заставив преклоняться перед драгоценными дарами императорского дома, пока уездный вконец не потерял лицо (ха-ха). Как говорится, душа человека ликует перед лицом многих радостей, а кругозор полководца, одерживающего победу за победой, не знает горизонта (эх-ма!). Потерял я, конечно, аж два зуба, зато изрядно потрепал шапочку на макушке Цянь Дина. Явился старец Чжао Цзя по зову ветра в великий дом, поглядел на управных чиновников, собрал свои сокровища – каждую вещь, каждую штуку, каждый экземпляр, каждую крупицу – и отправился с ними домой.

Отрывок из маоцян «Казнь сандалового дерева», «Речитатив и Песнь о демонах»

1

Еще вчера никого не боявшийся старший служитель управы Сун Третий, которого звали Третьим барином, пес, знающий, что за ним хозяин, лиса, пользующаяся могуществом тигра, сегодня стоит передо мной, подобострастно улыбаясь. Эти холопы, вчера ходившие с прямой спиной, сегодня сгибаются в три погибели. Сосунки! Я вертелся в столичной управе сорок лет, каких только людей я не видывал… Через какие переделки я только не проходил… Такие птичьи лица – во всех управах Поднебесной. Если у служащих в управе Гаоми не такой набор птичьих лиц, то родной край и вовсе не вотчина великой династии Цин. От всех склонившихся передо мной в глубоком поклоне неслось:

– Почтенный… почтенный… господин, скажите, все ли принесли, что вам нужно?

Уголки губ у меня скривились, в душе затаилась презрительная улыбка. Я понимал, что значит это «почтенный» из ваших собачьих ртов. Хотели было назвать меня «почтенным барином», но я по положению никакой не барин, думали было обратиться ко мне «старина Чжао», но я восседаю в кресле, пожалованном мне государем. Вот и остается вам величать меня «почтенным господином». Смышленые ублюдки, нечего сказать! Я чуть поднял руку:

– Вносите.

Протяжно, будто исполняя театральную арию, старший служитель управы крикнул:

– Внести вещи почтенного господина!

Как стайка черных муравьев, управские облепили то, что я заказал его превосходительству Юаню, одно за другим внесли во двор и разложили передо мной для проверки:

Брус сандалового дерева длиной примерно пять чи и толщиной пять фэней[132], похожий на четырехгранный железный прут, которым когда-то размахивал Цинь Шубао[133]. Это неотъемлемая часть казни.

Большой белый петух с черным гребнем, связанный за ноги красной тряпицей. Птица сидела за пазухой у белолицего служителя управы, как разошедшийся мальчишка. Такие петухи – большая редкость, не знаю уж, где его добыл начальник уезда.