Смерть пахнет сандалом

22
18
20
22
24
26
28
30

Лишь один немец побежал в противоположную сторону. Командующий Юэ вместе с Сыси направились за ним. Бежал этот солдат не очень быстро, и расстояние между ними стремительно сокращалось. Длинные ноги немца двигались неуклюже, как две негнущиеся деревянные палки. Его бегство смотрелось очень потешно. Неожиданно немец спрыгнул в канаву, и над ее краем поднялся синеватый дымок. Мчавшийся впереди Сыси вдруг подпрыгнул и уткнулся головой в землю. Командующий Юэ еще подумал, что тот упал случайно, но тут же заметил вытекающую из головы товарища струйку крови. И понял, что в него попала немецкая пуля. В душе тут же зазвучала скорбная песнь. Размахивая дубинкой, он бросился к немцу. У самого уха пролетела еще одна пуля. А он уже успел добраться до немца. Тот нанес удар винтовкой с примкнутым штыком, но командующий дубинкой отбил его. Немец что-то гортанно выкрикнул и бросился бежать по дну канавы. Командующий Юэ ринулся за ним. Немец в своих высоких кожаных сапогах шлепал по грязи, словно тащил за собой два тяжеленных глиняных кувшина. Собрав все силы, командующий Юэ рубанул его дубинкой по шее. Немец издал странный вопль, и от его тела разнеслась баранья вонь. «От овцы этот тип родился, что ли», – мелькнула мысль.

Немец уткнулся головой в грязь. Подождав, пока он неуклюже поднимется на ноги, командующий Юэ ударом дубинки расплющил его высокую шапку. Он хотел еще раз ударить немца по голове, но тут увидел, что тот жалко завращал голубыми глазами, прямо как та белая овца, которую принесли в жертву, освящая знамена, и его запястье дрогнуло. Но руку он не отвел, и удар жужубовой дубинки вместо головы пришелся по плечу.

Глава 9. Шедевр

Чжао Цзя стоял в центре тренировочного плаца в поселке Сяочжань. В руке императорский палач в отставке сжимал острый нож. Рядом стоял кривоногий подмастерье. Перед ними в землю был вкопан высокий прямой столб из сосны, а к столбу был привязан преступник, пытавшийся убить Юань Шикая и осужденный на пятьсот усекновений. За Чжао Цзя сгрудились несколько десятков скакунов, на которых восседали высшие офицеры армии по «новому образцу». А позади столба для казни стройными рядами выстроились пять тысяч солдат и офицеров, издалека похожих на деревья, а вблизи – на сборище деревянных истуканов. Сухой ветер, какие дуют в начале зимы, раз за разом проносился по морю лиц облачками солончаковой пыли. Под множеством пристальных взглядов давно привыкший к казням Чжао Цзя испытывал определенное напряжение и даже некоторое смущение. Он боролся с мешавшими работе вредными переживаниями, не смотрел на офицеров и построившихся солдат, а сосредоточенно изучал стоявшего перед ним преступника.

Вспомнились слова наставника, бабушки Юя: первоклассный палач, стоя перед эшафотом, не должен видеть живого человека, в его глазах преступник должен представлять собой лишь набор мышц, внутренних органов и костей. После сорока с лишним лет работы Чжао Цзя уже достиг этой высшей точки просветления, но сегодня сердце его вдруг охватило какое-то волнение. Он собственноручно исполнял казни уже более десяти лет, своими руками казнил почти тысячу человек, но впервые видел перед собой мужское тело такой идеальной красоты и выверенных пропорций. Высокий нос, широкий рот, брови вразлет, глаза-звезды, рельефная мускулатура, плоский живот, кожа цвета старой меди. Тем паче лицо этого типа привлекало к себе взгляд постоянно витавшей на физиономии язвительной усмешкой. Пока Чжао Цзя всматривался в смертника, тот тоже рассматривал Чжао Цзя. Из-за этого Чжао Цзя стало стыдно, словно набедокурившему ребенку, который не смеет предстать на суд главы семьи.

Рядом с плацем были установлены три черных стальных орудия, вокруг которых хлопотали с десяток солдат и унтерофицеров. Три выстрела подряд напугали Чжао Цзя, в ушах зазвенело, на какое-то время он оглох. Очень быстро ноздрей достигла сильная пороховая вонь из жерл. Преступник чуть заметно кивнул в сторону пушек, словно выражая одобрение выучке артиллеристов. Чжао Цзя еще не оправился от испуга, как из жерл снова вылетели вспышки огня, а вслед за ними послышался грохот залпа. На траву за орудиями выкатились блестящие золотистые гильзы. Они были горячие, и обожженная трава закурилась дымком. Затем громыхнул третий залп, артиллерийская прислуга замерла у орудий по стойке «смирно». Было ясно, что они свою работу выполнили. Среди эха орудийных раскатов чья-то луженая глотка выкрикнула:

– На караул!

Три тысячи солдат одновременно подняли к голове винтовки «Манлихер». С начала казни на плацу вдруг вырос целый лес оружия, сверкающего синевато-металлическим блеском. От этой воинственной мощи в Чжао Цзя все замирало. За долгие годы пребывания в Пекине он видел строевые занятия императорской гвардии, но их подготовка не шла ни в какое сравнение с тем, что происходило перед его глазами сейчас. Он ощутил слабость в душе, стало очень не по себе. Палач полностью утратил былую самоуверенность и спокойствие, хранившие его во время казней у Прохода на овощной рынок.

Выстроившиеся на плацу солдаты и верховые офицеры застыли в караульной стойке, приветствуя главнокомандующего. Под звонкие звуки труб и ритмичное громыхание литавр большой паланкин с зеленой бархатной крышей и восемью носильщиками, походивший скорее на многопалубный корабль, проплыл по дорожке между тополей сбоку от плаца, приблизился к столбу, где должна была проходить казнь, и плавно опустился на землю. Со скамеечкой для спуска подбежал молодой солдат, поставил ее и по ходу дела открыл занавеску. Из паланкина вышел высокопоставленный чиновник с красным шариком на шапке, человек крупного телосложения, с большими ушами, квадратным лицом и усиками в форме откидных черт, составляющих иероглиф «восемь». Чжао Цзя узнал этого господина. Двадцать три года назад это был один из детей чиновников, с кем его связывали приятельские отношения: командующий воссозданной по западным устоям армией генерал-губернатор Юань Шикай, его превосходительство Юань, посчитавший возможным выступить против установлений правящей династии и вызвать Чжао Цзя прямо из Пекина в Тяньцзинь для проведения казни.

Поверх военной формы у его превосходительства Юаня была наброшена шуба на лисьем меху. Выглядел он могущественно. Помахав войскам, он уселся на покрытое тигровой шкурой кресло. Дежурный офицер впереди отряда верховых громко скомандовал:

– Отставить караул!

Солдаты немедленно и с оглушительным лязгом опустили винтовки к ногам. Молодой офицер с синюшным лицом и желтыми зубами, держа в руке лист бумаги, наклонился, изогнувшись, к его превосходительству Юаню и что-то прошептал. Нахмурившись, главнокомандующий отвернул лицо в сторону, будто у этого офицера плохо пахло изо рта, но обладатель желтых зубов вовсе не смутился и даже придвинулся поближе. Чжао Цзя, конечно, не мог знать, да может никогда и не узнает, что этот смуглый и худой молодой человек с желтыми зубами – не кто иной, как Чжан Сюнь, который впоследствии прославится как мятежный полководец[98]. Чжао Цзя в душе переживал за Юань Шикая, он решил, что запах изо рта офицера действительно мог быть весьма отвратительный. Когда, наконец, Чжан Сюнь закончил разглагольствования, Юань Шикай кивнул и опять устроился в кресле как прежде. Чжан Сюнь встал на высокую табуретку и громким голосом зачитал содержание бумаги:

– Как установлено, фамилия преступника Цянь, имя – Сюнфэй, второе имя – Пэнцзю, уроженец округа Иян провинции Хунань, возраст – двадцать восемь лет. В двадцать первом году правления Гуансюя преступник Цянь уехал учиться в Японию, за время пребывания там незаконно срезал себе косу, завязал знакомство с сообществом предателей, замышлял бунт. Вернувшись на родину, вступил в тайный сговор со смутьянами Кан Ювэем[99] и Лян Цичаб[100]. Получив указания заниматься подрывной деятельностью, он прикинулся преданным монархистом, проник в гвардию, готовил диверсии изнутри. В 35-й год 60-летнего цикла[101] участники смуты были казнены в Пекине. От горя преступник Цянь совсем голову потерял, ведь, как известно, об убитом зайце и лиса плачет, и вот в 11-й день 10-го месяца сего года он предпринял покушение на главнокомандующего, но, к счастью, Небо хранит наши войска, и его превосходительство Юань остался цел и невредим. Преступник Цянь ступил на путь мятежа, совершил великое преступление, тягчайший грех, злодеяния его поистине чудовищны. По законам Великой империи Цин, покушение на жизнь чиновника двора Его Императорского Величества карается казнью в пятьсот усекновений. Министерство наказаний уже вынесло приговор и выделило специального палача…

Чжао Цзя ощутил, как множество взглядов устремилось к нему. Чтобы палачи выезжали для проведения казни из столицы, да еще при династии Цин, было делом неслыханным. Поэтому он чувствовал огромную ответственность, и сердце его трепетало от страха.

Когда Чжан Сюнь закончил чтение приговора, Юань Шикай сбросил шубу, встал, обвел глазами ряды бойцов новой армии и заговорил. Говорил он с колоссальной энергией, голос его гудел, как большой колокол:

– Братья, я командую войсками много лет, всегда любил солдат, как детей, стоит комару укусить вас, у меня уже душа болит. Вы все это знаете. Но я никогда подумать не мог, что Цянь Сюнфэй, которого я всегда ценил, замыслит покушение на меня. Я не только потрясен до глубины души, но и глубоко разочарован…

– Братья, Юань Шикай – коварный лжец, – неожиданно громко крикнул привязанный к столбу Цянь Сюнфэй, – он добивается славы, предавая друзей, ему даже смертью не искупить совершенных злодеяний. Братья, ни в коем случае не дайте сбить себя с толку красивыми речами!

Увидев побагровевшее лицо Юань Шикая, Чжан Сюнь одним прыжком подскочил к столбу, вдарил кулаком по губам Цянь Сюнфэя и заорал:

– Ах ты, сосунок, так тебя и разэтак, в двух шагах от смерти, а по-прежнему все суешься, куда не просят!

Цянь Сюнфэй плюнул ему в лицо кровавой слюной.