Смерть пахнет сандалом

Минуло двадцать дней, и как-то после полудня Сунь Бин вернулся в Масан. Он был в белом халате, в блещущих серебром латах, на спине – шесть серебристых верительных флажков, на голове – серебристый шлем с красными кисточками в кулак величиной. Лицо у него было раскрашенное, красное как киноварь, брови прочерчены, как острия меча. На ногах у него были сапоги с толстой подошвой, в руке – жужубовая дубинка. Шел он вразвалку с важным видом. Вплотную за Сунь Бином следовали два храбрых генерала. Один – подвижный и ловкий, на поясе – повязка из тигровой шкуры, на голове – золотой обруч, в руке – жезл исполнения желаний. Он пронзительно завывал и прыгал, как царь обезьян Сунь Укун, великий мудрец, равный Небу. У другого из-под наброшенного на плечи черного халата торчал большой голый живот, на голове была шапочка буддийского монаха. Он тащил за собой навозные вилы, и это, разумеется, был сам небесный главнокомандующий Чжу Унэн, также известный под именем Чжу Бацзе[83].

Как только эта троица появилась на дамбе реки Масан, из-за черных туч выглянул луч солнца. В своих ярких доспехах, при такой диковинной внешности, они смотрелись только что спустившимся с облаков небесным воинством. Первым увидел их барич У, но он не сразу признал Сунь Бина. Сунь Бин улыбнулся ему, тот сначала ничего не понял, а потом задрожал от ужаса. Прямо на глазах У странная троица зашла в лавку на западной окраине городка, где продавали жареные пельмени-лубао, и больше не показывалась оттуда.

С наступлением сумерек все жители городка в соответствии со старинной традицией вышли на улицу есть кашу из больших фаянсовых чаш. Барич У бегал из восточного конца улицы в западный, разнося весть о прибытии чародеев. Народ считал, что У напускает таинственности, гоняется за химерами, ему верили всегда лишь наполовину и воспринимали его слова в лучшем случае как соленья, которыми хорошо заедать рис. На западной окраине вдруг раздались звуки гонга. Все увидели Сыси, парня, служившего в лавке, торговавшей жареными пельменями. Тот с куском черной кошачьей шкуры на голове, с лицом, размалеванным под кота, энергично приближался к толпе. Кошачий хвост у него на шее болтался туда-сюда. Он бил в гонг и громко кричал:

– Сунь Бин, человек незаурядный, в Цаочжоу приобщился многому у Кулаков справедливости и согласия[84]. Привел с собой двух бессмертных Сунь Укуна и Чжу Унэна, чтобы ломать железку, убивать предателей, изгонять заморских чертей и восстанавливать покой. Вечером устраивают показ искусств, на которые способны Кулаки справедливости. Мужчины и женщины, стар и млад, все приходите к мосту посмотреть и поучиться ценным навыкам. Познаете Кулак справедливости, и никакие пики и мечи не пронзят вас, и жить будете долго. Познаете Кулак справедливости, и все народы между четырьмя морями станут братьями, и за еду не нужно будет платить. Познаете Кулаки справедливости, замирится государь, и всех сделает высокими чиновниками. Всех пожалуют женами, всех сыновей – должностями, поделят между всеми зерно и наделы…

– Так это был Сунь Бин! – удивленно провозгласил Барич У. – Понятно, почему лицо показалось знакомым, да и неудивительно, что он мне улыбнулся!

После ужина у моста запалили большой костер, искры озаряли полнеба. Народ, заинтересованный донельзя, собирался у костра в ожидании выступления Сунь Бина.

Недалеко от костра поставили стол восьми небожителей[85], на нем установили курильницу и зажгли три палочки благовоний. Рядом с курильницей поставили два подсвечника с большими красными свечами из бараньего жира. Колеблющийся огонь свечей добавлял немало мистики предстоящему событию. От искр, с треском летящих от костра, вода в реке блестела серебром. Двери в лавку жареных пельменей были плотно закрыты. Народ заволновался. Кто-то закричал:

– Сунь Бин, а Сунь Бин, уехал на пару недель, и думаешь, никто тебя не узнает? Чего духами и демонами прикидываться? Выходи быстрей, покажи, чему научился из волшебных искусств ихэтуаней.

Высунувшийся в щелку ворот лавки Сыси негромко проговорил:

– Не шумите, они священный отвар пьют!

Двери вдруг широко распахнулись, как пасть огромного зверя. Народ в полной тишине, выпучив глаза, ждал появления Сунь Бина и великих небожителей, которых он привел. Так ждут выхода на сцену знаменитого актера. Но Сунь Бин не выходил. Покой, тишина, только речной поток бурлит, разбиваясь об опоры моста, лишь трещат искры костра, словно трепещущий на ветру красный шелк. Кто-то из пришедших оказался раздосадован, кто-то пришел в движение, и в движение немалое. И вдруг высокий-превысокий голос завел арию сюйшэна из оперы маоцян, с легкой хрипотцой, но все же с известным изяществом:

– Известить о глубоких знаниях явился в родные места…

Звук тянулся все выше и выше, как коленца бамбука, пронзая облака, неторопливо понижался, потом вдруг вновь устремлялся вверх, еще выше, а затем уносился ввысь, да так высоко, что не видать и следа… Сыси лихорадочно заколотил в гонг, безо всякого ритма, как попало. И вот появился Сунь Бин. Он одет был так же, как и днем: белый халат и серебристый шлем, на красном лице брови прочерчены, как острия меча, парадные сапоги с толстыми подошвами, жужубовая палка. Вплотную за ним следовали Укун и Бацзе. Сунь Бин обежал собравшихся у костра, ноги его почти не отрывались от земли – поступь молодого воина в опере маоцян, но с характерными очертаниями женщины-воина. Это были маленькие шажки, переходившие в поистине быстротечный полет, как плывущие облака и текущая вода. Потом последовал удар ногой, и Сунь Бин мгновенно преобразился. Он отклонился назад, сделал кульбит и упал на землю. Наконец, Сунь Бин застыл в позе доблестного героя, стойкого в своем горе, и запел:

– В Цаочжоу приобщился я к божественному Кулаку справедливости и согласия. Святые небожители отовсюду собрались помогать друг другу, решив не дать заморским дьяволам остаться в живых. Перед расставанием братья-наставники неоднократно повторяли, что мы должны вернуться в Гаоми и воздвигнуть здесь священный алтарь, а потом преподавать народу божественный кулачный бой, что именуется шэньцюань[86], учить люд боевым искусствам и объединить всех в едином духе людей, которым под силу сдвинуть гору Тайшань. Специально послали со мной брата-обезьяну и братца-хряка в защиту буддийской веры, оба они, нашедшие путь к спасению святые, спустились к нам прямо с небес.

Когда Сунь Бин закончил петь свою «кошачью арию», народ уже смотрел на него пренебрежительно, мол, какой это божественный Кулак, какие-то перепевки из старого театра. Сжав кулаки, Сунь Бин согнулся перед всеми в малом поклоне:

– Земляки, во время нынешнего визита в Цаочжоу я познакомился с великим учителем Чжу Хундэном[87]. Услышав, что в нашем родном крае немецкие дьяволы насильно строят железную дорогу и убивают безвинных, почтенный брат исполнился благородного гнева. Изначально Чжу Хундэн сам хотел возглавить небесное воинство, чтобы отправиться уничтожать иностранцев, но он слишком занят военными делами и не нашел возможности освободиться от них. Почтенный специально передал мне все секреты шэньцюань и приказал по возвращении воздвигнуть на родине священный алтарь, учить всех шэньцюань и изгонять иностранных дьяволов из Китая. Эти двое присланы великим учителем, чтобы помочь воздвигнуть алтарь и практиковать боевые искусства: второй наставник брат-обезьяна и третий наставник братец-хряк. Они оба обладают чудесной способностью противостоять ударам мечей и копий, чуть позже они это вам продемонстрируют. А теперь сделаю почин и покажу землякам немного из того, чем владею сам. Положу начало делу. Как говорится, брошу кирпич, и может быть, получу взамен яшму.

Сунь Бин отложил жужубовую палку, достал из узла Сунь Укуна лист желтой бумаги для жертвоприношений и поджег от огня свечи. Бумага в его руке сгорела, пепел скрутился, взлетел и закружился в потоке воздуха от костра. Покончив с этим, Сунь Бин опустился на колени перед столиком и почтительно отбил три земных поклона. Затем встал, достал из узла талисман с велением Неба, положил в большую черную чашу и сжег, налил в черную чашу воды из тыквы-горлянки на поясе, размешал пепел новыми красными палочками для еды, поставил на столик. Снова встал на колени и отбил три поклона, потом, не вставая с колен, взял двумя руками черную чашу и выпил ее содержимое одним глотком. Опять трижды совершил поклон, затем закрыл глаза и стал что-то бормотать. Наверняка это была молитва. Она была неразборчивой, в толпе могли разобрать лишь отдельные слова, а общий смысл – нет. Говорил он то громко, то тихо, с беспрерывными переливистыми интонациями, они были красивы, как вышитая парча, от них слипались веки, одолевала зевота и наступала сонливость. Вдруг Сунь Бин громко вскрикнул, изо рта у него пошла белая пена, все тело задергалось в конвульсиях, и он упал оземь. Очнувшиеся зрители бросились было помочь ему, но их остановили Укун и Бацзе.

На глазах застывших в напряженном ожидании людей Сунь Бин выгнулся, как карп, и вскочил. Дюжее тело взлетело, как перышко, на три чи, а потом устойчиво опустилось на землю. Все прекрасно знали Сунь Бина, знали, что он всего лишь вольный актеришка, который тяжело дышит на сцене после пары кульбитов, а тут вдруг взял и исполнил выдающийся трюк из цингуна[88]. Пораженные земляки разом лишились дара речи. В ярком пламени костра глаза Сунь Бина блестели изумительным светом. Необычайно сияло и его раскрашенное красным лицо. Оно казалось и знакомым, и чужим. Когда он открыл рот, все тотчас узнали характерные для Сунь Бина интонации, но сразу поняли, что это говорит не Сунь Бин. Незнакомый голос был выразительным и отчетливым, внушительным и величественным, словно грозный и необоримый глас великого духа:

– Явился вам великий сунский полководец по фамилии Юэ, именем Фэй[89], прозванный стремительно взлетающим, родом из уезда Танъинь провинции Хэнань.

Сердца людей вдруг зависли, как тяжелые красные яблоки на гибкой ветке, покачались и с металлическим звоном упали.