Смерть пахнет сандалом

22
18
20
22
24
26
28
30

Сунь Мэйнян подошла к вязу, обхватила толстый ствол и стала карабкаться на него. Куда делась та ловкость, как у белки? Каждый раз она забиралась лишь до половины и соскальзывала вниз. Руки и ноги оказались измазаны в черном и зловонном. Фу, какая гадость, ствол оказался тоже в собачьем дерьме. Сунь Мэйнян принялась вытирать руки о землю, обливаясь слезами от досады. В это время от декоративной горки донесся холодный смешок, мелькнули две человеческие тени с фонарем. От фонаря исходил тусклый красный свет, похожий на свет, с помощью которого в сказаниях выходит на дорогу лиса-оборотень. У этих двоих в черном лица были скрыты под тряпицами, не разберешь, мужчины это или женщины, и, конечно, не разглядишь наружность.

Испуганная Сунь Мэйнян встала, поднесла к лицу грязные руки, не желая никого видеть от стыда. Но как закроешься руками, измазанными в собачьем дерьме? Она низко повесила голову, невольно сжалась всем телом и отступила к основанию стены. Один из людей в черном, высокий, поднес фонарь к лицу Сунь Мэйнян, словно для того, чтобы тот, что пониже, смог получше рассмотреть ее. Низкорослый поднял руку с палкой, которой распугивают змей, ткнул ей в подбородок Мэйнян и заставил ее поднять голову. От стыда она смешалась, сил сопротивляться не было. Она зажмурилась, по щекам потекли слезы унижения. Человек с палкой глубоко вздохнул. Это была женщина. Стало ясно, что перед ней супруга барина Цяня. Горестные переживания в душе мгновенно претерпели перемену и сменились желанием вести себя вызывающе, и сразу появились силы претворить это в действие. Сунь Мэйнян высоко вздернула голову, на лице появилась легкая усмешка, в душе нашлись колкие слова для соперницы. В голову пришло: не сказать ли, мол, госпожа закрывается черным не потому ли, что прячет от людей свое рябое лицо? Но не успела она раскрыть рот, как госпожа шагнула вперед, с силой рванула ее за воротник, и у нее в руке тускло сверкнула штуковина. Это был тот самый нефритовый будда, которого его превосходительство Цянь вручил ей в обмен на кольцо для стрельбы из лука. Не помолвочный подарок, но все же талисман. Мэйнян кинулась за ним как сумасшедшая, но дылда в черном пнул ее по коленному изгибу, ноги подкосились, и она рухнула на колени. Заметив, что черная вуаль на лице госпожи подрагивает и тело покачивается, Мэйнян решила, что вся уже пропиталась собачьим дерьмом. О каком тут спасении лица говорить? Ты собираешься опозорить меня, но и я тоже должна вставить тебе пару шпилек, чтобы заставить тебя пострадать.

– Знаю я, кто ты, – выпалила Мэйнян, – знаю, что у тебя вся морда рябая. Мой любимый говорит, что от тебя несет какой-то дрянью, во рту личинки мух ползают, он уже три года с тобой не спит. На твоем месте я давно бы нашла веревку и повесилась. Если женщина докатывается до того, что мужчина ее не хочет, то она ничем от гробовой доски не отличается…

Выговорила все это Сунь Мэйнян, и тут послышался суровый голос коротышки в черном:

– Шлюха, – ругалась она, – воровски пробралась к любовнику в управу да меня сильно ударила. Задать ей полсотни плетей, а потом вышвырнуть через собачий лаз!

Детина в черном вытащил из-за пояса гибкую плеть, ударом сбил Мэйнян с ног, и, не дожидаясь, когда она будет ругаться дальше, изогнутой кожаной плетью вытянул ее по заднице.

– Мамочка! – вскрикнула она от нестерпимой боли, второй удар последовал сразу за первым и пришелся по бедру. В это время она заметила, что невысокая фигура в черном – мерзкая женушка уездного – удалилась, покачиваясь. Третий удар человека в черном вышел сильным и жестоким, а четвертый – послабее. Пятый был еще легче, чем четвертый, а потом удары и вовсе приходились по стене. Сунь Мэйнян поняла, что ей попался добросердечный человек, но она притворно кричала, чтобы подыграть ему. В конце концов человек в черном вытащил ее через калитку западного павильона, отодвинул щеколду и вышвырнул на улицу, где она скорчилась и застыла на каменной мостовой переулка с восточной стороны управы.

7

Сунь Мэйнян лежала на кане, то скрежеща зубами, то ворочаясь с разбитым сердцем. Скрежетала зубами из-за злобного коварства этой женщины, сердце разбивалось, когда она вспоминала прикованного к постели барина. Она раз за разом бранила себя на чем свет стоит за нерешительность, руку искусала до крови; но величественное лицо Цянь Дина все равно представало перед глазами.

Во время этих страданий перед ней появился Чуньшэн. Словно завидев близкого человека, Сунь Мэйнян крепко схватила его за руку и спросила с глазами, полными слез:

– Чуньшэн, милый, как там барин?

Чуньшэна невероятно растрогало то, какой она стала из-за переживаний. Бросив взгляд на Сяоцзя, как раз снимавшего с собаки шкуру, он негромко проговорил:

– Простуда у барина совсем не хорошая, мысли путаются, нервы никуда не годятся, не ест и не пьет, день ото дня худеет, если так будет продолжаться, с голоду умереть может.

– Ах, барин! – издала Сунь Мэйнян горестный вопль, и слезы хлынули у нее из глаз.

– Госпожа велела привести тебя, чтобы ты пришла с желтым вином и собачатиной, подняла ему настроение и аппетит! – улыбнулся Чуньшэн.

– Госпожа? Даже не поминай эту вашу госпожу, – сквозь зубы прошипела она, – самый ядовитый скорпион в мире порядочнее ее!

– Сестрица Сунь, наша госпожа человек великодушный, за что ты ее так ругаешь?

– Тьфу! – злобно сплюнула Сунь Мэйнян. – Великодушная, скажешь тоже, да ее сердце двадцать лет в одном чане с черной тканью вымачивалось, каплей ее крови лошадь отравить можно!

– Чем госпожа перед тобой провинилась? – улыбнулся Чуньшэн. – Получается, вор больше сердится, чем обворованный, по умершей матери так не плачут, как по неумершей.

– Катись-ка ты отсюда! – сказала Мэйнян. – Отныне я с вами, управскими, дела не веду.