Смерть пахнет сандалом

Советник тихо сказал Чуньшэну:

– Давай быстро на женскую половину, сообщи супруге, а то вдруг что-нибудь случится.

Уездный снял форму и бросил на пол. Сорвал шапку и швырнул в угол. И завел речь, обращаясь к самому себе:

– Без чиновничьего поста чувствуешь большое облегчение, потерявши голову по волосам не плачут. Государь и государыня, ваш подданный не может быть верным вам до конца. Ваше превосходительство Юань, ваше превосходительство Тань, ваше превосходительство Цао, ваш покорный слуга не может добросовестно работать на вас. Супруга, не могу ради вас выполнять свой долг. Мэйнян, родная моя, я не могу вдоволь повеселиться с тобой. Сунь Бин, негодяй ты эдакий, черепашье отродье, я не посрамил перед тобой свое имя.

Уездный встал на табурет, развязал шелковый пояс, закинул на балку, затянул петлю и просунул в нее голову. Взявшись за внешний край петли, он осторожно поправил в петле бороду, чтобы та аккуратно падала на грудь. Через узорчатый переплет окна и проклеванную воробьями бумагу было видно хмурое небо и тонкие серебристые полоски дождя, застывшие под дождем советники, письмоводители, слуги и стражники, пара ласточек, строящих гнездо из глины под стрехой западного павильона. Дождь еле слышен, ласточки щебечут, в лицо бьет насыщенный дух жизни… Кожа чувствовала прохладу слабого весеннего заморозка, ощущение любимой теплой плоти Мэйнян из семьи Сунь в один миг наполнило тело и душу. Ее жаждал каждый кусочек его кожи. Женщина, ах, женщина, ты такая волшебная, такая прелестная, я прекрасно понимаю, что моя карьера сломана на твоем теле, но я так схожу с ума по тебе, так привязан к тебе… Уездный понял, что если он будет размышлять дальше, то может утратить смелость распрощаться с жизнью, и решительно толкнул ногой табурет. Будто сквозь сон он услышал пронзительный женский вопль. Жена, что ли, пришла? Или Мэйнян? Он тотчас ощутил сожаление, изо всех сил попробовал за что-то ухватиться, но уже не было сил поднять руку…

Глава 13. Захват крепости

1

В паланкине с четырьмя носильщиками уездный отправился в Масан. Для внушительности он взял с собой двадцать человек уездного войска, в том числе десять лучников и десять стрелков с дробовиками. При выезде из города его паланкин миновал плац Академии Всеобщей добродетели, где упражнялись двести сорок немецких солдат. Все в пестрой форме, высокие здоровяки, они смотрелись грозной силой. Отовсюду раздавались громкие команды. Уездный в душе перепугался. Страх на него нагнал не только внешний вид немецких солдат. Стало страшно от винтовок Маузера у них в руках и тем более от стоявших на плацу двенадцати горных орудий Круппа. Задрав к небу толстые и короткие шеи, как черепахи, последние стояли, с виду невероятно тяжелые, каждая на двух покрашенных железных колесах. Когда его превосходительство Юань занял свой пост, Цянь Дин с десятком начальников других уездов ездил в город Цзинань и лицезрел привезенные им из Сяочжаня в Тяньцзине пять тысяч новых сухопутных войск, и тогда почувствовал, как у него расширился кругозор. Раньше он самонадеянно считал, что Китай уже имеет вооруженную силу, могущую противостоять мировым державам. Но при сравнении с представшим перед его глазами оснащением немецких войск было предельно понятно, что новые войска, укомплектованные немецким оружием и прошедшие обучение под началом немецких офицеров, – товар второсортный. Разве могут немцы поставить самое современное оружие стране, которую они пытаются расчленить? Бестолковый вы, ваше превосходительство.

На самом деле никакой Юань не был бестолковый, бестолковым был сам уездный. Потому что его превосходительство ничуть не рассчитывал использовать эти новые войска, чтобы воевать с сильными державами.

В тот день на плацу в Цзинане его превосходительство Юань велел своим артиллеристам произвести три выстрела. С центра плаца снаряды перелетели речушку и горушку и упали на усыпанную галькой отмель. Уездный с коллегами в компании артиллерийских офицеров проследовали верхом к месту падения снарядов. Глазам уездного предстали расположенные треугольником на отмели воронки глубиной два ч и. От взрыва камни в воронках разлетелись острыми осколками на несколько чжанов, в рощице рядом с отмелью перерезало несколько небольших деревьев толщиной с руку, на местах разрезов обильно сочился древесный сок. Уездные начальники прищелкивали языком от восторга и беспрестанно вздыхали про себя. Но продемонстрированные в тот день пушки казались мелким потомством новых двенадцати орудий. Уездный понял, почему его превосходительство Юань уступал необоснованным требованиям немцев, понял, почему в деле Сунь Бина командир выступал, как слабовольный отец, который помыкает собственным ребенком в пользу дитяти сильного. Сынка и так уже обидели, а отец хочет ему еще оплеуху отвесить. Неудивительно, что его превосходительство Юань сказал о тайном предупреждении народу Гаоми:

– Вам нужно знать, что у немцев прочные корабли и мощные пушки, им нет равных. Если вы затеете беспорядки, то потерпите поражение еще раз. Тем, кто хоть немного разобрался в каких-то вещах, не нужно вставать на те же грабли. Разве не гласит пословица: покладистый выживает, упрямый наживает беду? Надеюсь, вы крепко запомните эти мудрые слова…

Сравнив свой отряд стрелков и лучников, которым он когда-то гордился, с отрядом немцев, уездный помрачнел и головы не поднимал. Его бойцы тоже были сконфужены и ехали по дороге рядом с Академией, как прелюбодеи, которых голыми ведут по улицам. Уездный-то думал, что появление его войска перед переговорами укрепит престиж царствующей династии, продемонстрирует немцам мощь Китая, но уже осознал, что это была глупая затея, все равно что смотреться в зеркало, прикрыв глаза. Неудивительно, что когда он отдал приказ уездному войску выступить в полном снаряжении, лица свиты исказились странными гримасами. Они несомненно побывали в Академии Всеобщей добродетели, видели оружие немецких солдат и их строевые занятия, а он в это время лежал больной. Он помнил, как во время болезни ему докладывали, что немецкие войска без разрешения вошли в город и расположились лагерем в Академии Всеобщей добродетели. Причиной занятия Академии могло послужить ее название: во «Всеобщей добродетели» при должном внимании вполне можно было разглядеть «Благоприятствование немцам»[128]. Потому-то те и обосновались там. В то время уездный решил покончить с собой и к таким жутким новостям не прислушивался. Только после того, как это не удалось, он понял, что немцы вошли в город самочинно. Насильственный захват Академии был достойным пиратов деянием в обход властей уезда Гаоми и, конечно, великой Цинской империи. Цянь Дин собственноручно составил дипломатическую ноту в весьма резких и справедливых выражениях и отправил ее с Чуньшэном и Лю Пу командующему немецкими войсками Клодту с требованием принести извинения уезду, немедленно вывести войска из города и вернуть в место их дислокации согласно условиям Цзяоаоского арендного договора между Китаем и Германией[129]. Но вернувшиеся Чуньшэн и Лю Пу передали слова Клодта о том, что размещение немецких войск в уездном центре Гаоми уже получило одобрение Юань Шикая и правителей Цин. Пока уездный колебался между верой и неверием, посыльные правителя Лайчжоу уже примчались к нему на быстрых конях, чтобы передать телеграммы его превосходительства Юаня и указания правителя округа Цао. Его превосходительство Юань приказал уездному Гаоми предоставить немецким войскам все удобства при размещении в уездном городе, а также быстро изыскать способ освобождения захваченных мятежниками Сунь Бина немецких заложников. Его превосходительство многозначительно писал: «В прошлый раз в результате инцидента с миссионерами в уезде Цзюйе мы потеряли суверенитет большой части провинции Шаньдун, если на этот раз погибнут заложники, то трудно себе представить, насколько печальные последствия обрушатся на наши головы. Китай может потерять далеко не только свою территорию. Нельзя гарантировать целостность имущества и личную безопасность кого-либо. Сейчас, в этот критический момент, вы должны думать прежде всего о государстве и государе, отдавать все силы на то, чтобы активно заниматься делами. Те, кто попирает закон ради личной выгоды, затягивает дела и ленится, должны понести суровое наказание. Закончив разбираться с бандитами-ихэтуанями на севере провинции Шаньдун, немедленно прибуду проверить, как обстоят дела в Гаоми… После случившегося второго числа второго месяца я посылаю очередную телеграмму уездному начальнику Гаоми с распоряжением схватить главаря бандитов Сунь Бина и заключить его в тюрьму, чтобы избежать таких инцидентов в дальнейшем, но в пришедшей ответной телеграмме звучат граничащие с преступлением оправдания и предельные глупости. Подобные оттягивания в конечном счете чреваты еще большими беспорядками. Начальник Цянь халатно относится к служебным обязанностям, следовало бы отстранить его от должности и строго наказать, но при сегодняшней нужде государства в сведущих чиновниках и с учетом наличия у начальника Цяня родственников среди важных сановников правящей династии ему оказывается снисхождение. Теперь, когда он совершил серьезный проступок, мы надеемся, что он обелит себя будущими заслугами. Мы рассчитываем, что в ближайшем будущем заложники будут освобождены, а немцы обретут умиротворение».

Прочитав телеграмму, уездный уставился на мрачное лицо жены и глубоко вздохнул:

– Эх, жена, и зачем тебе надо было спасать мне жизнь?

– Неужели твое сегодняшнее положение сложнее, чем у деда, когда он потерпел поражение от тайпинов[130] в Цзингане? – сказала жена, проницательно глядя на него.

– Твой дед тоже прыгал в реку, чтобы покончить с жизнью!

– Да, мой дед прыгал в реку, чтобы покончить с жизнью. Но после того, как его спасли подчиненные, он извлек урок из пережитого, воодушевился и проявил усердие, учел свои ошибки, возобновил карьеру, остался несломленным, прошел через все трудности, в конце концов одним ударом овладел Нанкином, истребил длинноволосых и преуспел в великих делах. Дед снова стал известным сановником, опорой государства, его жене был пожалован титул, который был закреплен за потомками. Все они жили в роскоши, ставили храмы, и слава деда останется в веках. Вот как должен вести себя настоящий мужчина и великий муж!

– За двести с лишним лет этой династии был лишь один Цзэн Гофань! – Уездный задрал голову и посмотрел на высоко повешенную на стене фотографию Цзэн Гофаня. Гофань на карточке был стар и немощен, но по-прежнему не утратил властности. Цянь Дин бессильно проговорил: – Мои способности скромны и знания поверхностны, да воля еще слабая, хоть ты меня и спасла, ничего сделать не могу. Жена, ты вот из знатного рода, а вышла за меня, этакого ходячего мертвеца!

– С какой стати супруг принижает свои достоинства? – строго сказала жена. – Ты прекрасно разбираешься в книгах и поэзии, полон замыслов, здоров телом, превосходишь других в военном искусстве, и наговаривают на тебя не потому, что ты бездарный, а потому, что тебе удобного случая не представилось!

– Ну а сейчас представился? – насмешливо скривил уголки губ уездный.