– Кто такой этот мэр Хуа по сравнению с моим названым сыном? Вонь одна, тьфу – и растереть! Верно, сынок? – заботливо обратилась ко мне тётя Дикая Мулиха. Мне и слова было не подобрать в ответ на такой бессмысленный вопрос.
– Ладно, вонь так вонь, – согласился Лао Хань, – пусть этот мэр Хуа и воняет как дерьмо, мы-то не он, верно? Умоляю вас, почтенная хозяйка, приготовьте скоренько мясо для меня. – Лао Хань вынул из пояса часы, глянул на них и заволновался ещё больше: – Почтенная Дикарка, мы, считай, много лет знаемся, не станете же вы разбивать мою чашку риса, ведь у нас и стар и млад этим кормятся!
Тётя Дикая Мулиха несколькими взмахами ножа очистила половину свиной головы до костей, не боясь обжечь руки, стиснув зубы, её пальцы так и летали, когда она нарезала эту половину головы, сохранив, однако, её форму, обернула в зелёные листья лотоса, завязала сверху травяной плетёнкой и толкнула от себя со словами:
– Вот тебе, катись, демонстрируй сыновнюю почтительность этим своим батюшкам!
Если бы мать задумала приготовить свиную голову, как это делала тётя Дикая Мулиха, нужно было бы добавить ложку мелко растолчённого белого купороса – это тоже был один из её секретов, который она от меня не скрывала, но мать никакой приправы не добавила и закрыла крышку, ну как может быть вкусной свиная голова, приготовленная на одной воде! Но свиная голова остаётся свиной головой, а я – всё тот же мальчишка, который обожает есть мясо и которому столько лет не доводилось поесть его.
Весело гудит пламя в печке. Его отблески окрашивают лицо матери красным. Сосновые дрова смолистые, горят хорошо, долго, их не нужно постоянно подкладывать. Мать вполне может отойти и заняться другими делами, но она не уходит. Она молча сидит перед печкой, положив локти на колени и упёршись ладонями в подбородок, и, не отрываясь, смотрит на языки пламени, которые изменяются и так и этак, но остаются верными себе. Глаза её поблёскивают.
Вода в котле вроде бы начинает подавать признаки жизни, то и дело побулькивая, словно где-то вдали. Я устроился на порожке и услышал, как позёвывает сидящая рядом сестрёнка, как она широко раскрывает рот с маленькими белыми зубками.
Не поворачивая головы, мать холодно бросила отцу:
– Укладывай её.
Отец взял сестрёнку на руки, открыл дверь и вышел во двор. Когда он вернулся, она уже пристроилась у него на плече и тихонько похрапывала. Отец остановился позади матери, словно чего-то ожидая. Мать сказала:
– Одеяло и подушка на кане, пусть пока укроется тем, что в синий цветочек, а завтра устрою вам что-нибудь ещё.
– Столько неудобств причиняем… – проговорил отец.
– Что ты болтаешь? – откликнулась мать. – Даже если бы это была не она, а чей-то ребёнок, которого ты подобрал на улице, не положу же я её на сено спать? – Отец с сестрёнкой на руках вошёл в дом, а мать вдруг набросилась на меня: – А ты чего здесь торчишь? Быстро писать и спать! Всё на медленном огне варится, до утра ждать собрался?
Веки у меня тотчас стали слипаться, мысли путались. Перед глазами будто плыла приготовленная тётей Дикой Мулихой свиная голова с её особым ароматом, и стоило мне зажмуриться, как кусочек за кусочком падали прямо передо мной. Я встал и спросил:
– А куда ложиться-то?
– А где ещё ты можешь спать? – фыркнула мать. – Где обычно спишь, там и ложись!
Прищурившись, я вышел во двор. От падающих налицо снежинок сонливость почти пропала. Вокруг всё ярко освещено светом из дома, ясно видно, как кружатся в танце снежинки, красиво, как во сне – и среди этого прекрасного сна я вижу наш мотоблок, доверху гружённый утилем, он стоит во дворе наискось, уже весь в снегу и похожий на огромное чудовище. Снегом засыпало и мой миномёт. Кое-где проглядывает его сталь, он сохранил свою форму, и его ствол смотрит в тёмное небо. Этот миномёт здоров телом и духом, были бы лишь мины, и из него можно стрелять.
Я захожу в дом, забираюсь на кан, поколебавшись, скидываю одежду и голозадой обезьяной юркаю под одеяло. Холодными, как лёд, ногами касаюсь горячего тельца сестрёнки, чувствую, как она дёргается, и тут же поджимаю их. Слышу голос матери:
– Спи спокойно, завтра утром встанешь и поешь мяса.
Судя по интонации, настроение у неё вроде улучшилось. Свет постепенно гаснет, лишь подрагивают отсветы пламени в печи. Дверь в дом тихонько закрылась, осталась лишь узкая щёлочка, через неё свет печного пламени падает на шкаф. В голове крутился смутный вопрос: а где будут спать мать с отцом? Неужели всю ночь напролёт будут варить свиную голову? Этот вопрос не давал заснуть, и я не то чтобы специально подслушивал, просто сон не шёл. Я лежал, накрывшись с головой одеялом, но всё равно в уши лезло всё, что они говорили.