Хлопушка шестнадцатая
Во главе праздничной колонны из восточной части городка двигался большой разукрашенный грузовик. Спереди на нём была намалёвана расплывшаяся в улыбке большая коровья голова бежевого цвета. Я, конечно, сразу понял всю нелепость этой картинки. Все изображения животных на параде в честь праздника мяса символизировали кровавое истребление. Мне столько раз приходилось видеть агонию забиваемого скота, столько раз я слышал предсмертный горестный рёв. Насколько мне известно, нынче режут скот цивилизованно, животных моют, включают лёгкую музыку, даже делают массаж всего тела, дают снотворное, но за этим следуют удар ножа и смерть. По телевизору показывали программу, посвящённую такому «цивилизованному забою», и его назвали огромным шагом человечества вперёд. Люди уже стараются быть гуманными по отношению к животным, но продолжают изобретать оружие огромной убойной силы, которое не оставляет возможности умереть своей смертью. Чем более передовым становится такое оружие, тем за большие деньги его можно продать. Хоть я ещё не стал буддистом, но уже понимаю, что людские слова и дела серьёзно расходятся с духом буддизма.
– Верно я говорю, мудрейший?
На лице мудрейшего появляется смешливое выражение, и поди пойми, признаёт моё понимание или смеётся над его поверхностностью. В кузове этой размалёванной под корову машины стоят человек двадцать молодых людей с вымазанными красным лицами в просторных красных шароварах, коротких двубортных куртках белого цвета, полотенцах, на их головы намотаны тюрбаны, а на талии – красные шёлковые пояса. Они стоят вокруг большого барабана, размахивая толстыми, как стиральные вальки, колотушками, и что есть сил бьют в него, извлекая потрясающие звуки.
На борту разукрашенного грузовика красовалась надпись большими узорными иероглифами в сунском стиле «Мясная компания Кеньтаху». За ним выступала группа молодых танцовщиц из труппы янгэ.[40] В белых штанах и красных кофтах с полоской зелёного шёлка на талии, они двигались за грузовиком в такт барабану, размашисто вертя ягодицами. За ними следовал грузовик в форме белого петуха с парой куриц, парой петухов и парой несушек. Петухи через каждую пару минут вертели головами и издавали странное кукарекание. Из гузки несушки через каждые несколько минут появлялось огромное яйцо, и она принималась громко кудахтать. Это оформление было блестяще задумано, смотрелось очень жизнеподобно и при подведении итогов праздника наверняка могло занять одно из высоких мест, а возможно, и первое. Понятно, внутри петуха и курицы сидели люди – это они кукарекали и несли яйца. Лозунги и логотипы на этой машине имели отношение к «Объединённой компании тётушки Ян по птицеводству и производству яиц». Позади «куриной» машины, построившись в колонну по четверо, шествовали восемьдесят мужчин и женщин в шапочках с петушиными гребнями и перьями на рукавах, они махали на ходу «крыльями» и выкрикивали: «Хочешь здоровьем запастись – без яиц не обойтись», «Яйца птицы без числа тётка Ян нам припасла». Во главе колонны, подошедшей с запада, были верблюды, которых я сначала принял за ненастоящих, и понял, что они живые, лишь когда они приблизились. По моим грубым подсчётам, их было голов сорок – все в цветах и красных шёлковых лентах, словно только что награждённые передовики труда. Их вёл энергичный коротышка, легконогий и натренированный, который через каждые несколько шагов делал кувырок в воздухе. Разноцветная плётка у него в руке была густо увешана медными монетками и при каждом взмахе издавала мелодичный звон. Послушные ему верблюды меняли поступь, колокольчики у них на шеях так же мелодично звенели. Это был прекрасно обученный почётный верблюжий эскорт. Посредине на спине беломордого верблюда был привязан длинный шест, с которого свисало полотнище флага, расшитое большими иероглифами – даже не глядя на эту надпись, я уже понял, что это люди Лао Ланя. На базе объединённой компании по обработке мясопродуктов, где я работал десять лет назад, Лао Лань создал свою компанию по забою редких животных. Производимое им мясо верблюдов и страусов пользовалось широкой известностью, он предоставлял народу обильную пищу, и это приносило его компании огромное богатство. Говорят, этот ублюдок спит на водяной кровати, унитаз у него облицован золотом, курит он сигареты с добавлением женьшеня, съедает каждый день верблюжье копыто и пару лап страуса, да ещё страусиное яйцо. За верблюдами выступали страусы: всего двадцать четыре птицы, построенные в две колонны. На спине каждого восседал ребёнок; в колонне слева – мальчики, в правой колонне – девочки. Мальчики в белых кедах, белых гетрах с красной полоской, голубых форменных шортах, белоснежных рубашках с короткими рукавами и красными лентами на шее. Девочки в белых кожаных туфельках, белых носочках с двумя красными шариками на верхнем краешке, в коротких голубых платьицах с золотистыми бантиками на груди. У мальчиков головы бритые и круглые, как резиновые мячики. У девочек торчат косички с красными лентами, головки круглые, как помпончики. Дети держатся прямо, выпятив грудки. Страусы, высоко задрав треугольные головки, вышагивают торжественно и высокомерно. Их редкое серое оперение выглядит скромно и неприхотливо, без видимого лоска. К шеям привязаны красные шёлковые ленты. Страусы почти не могут ходить медленно, шаги у них стремительные, всякий – метра на полтора, неторопливые верблюды их задерживают, и они, похоже, беспокоятся и нервничают, без конца крутя длинными изогнутыми шеями. После встречи восточная и западная колонны больше не двигаются вперёд, гремят барабаны и гонги, звучит музыка, раздаются крики, вокруг царят оживление и неразбериха. Десяток телерепортёров с камерами суетятся, выбирая самое выгодное место съёмки. Один из них подошёл очень близко к верблюдам, желая снять их крупным планом, и рассердил их. Верблюд оскалился, взревел и выплюнул ком вязкой слюны, залепив репортёру всю камеру и глаза. Тот с воплем отпрыгнул в сторону, положил аппаратуру на землю, наклонился и принялся вытирать лицо рукавом. Какой-то распорядитель с флажком в руках кричал, призывая участников парада собраться на месте представления. Первыми на лужайку перед сценой неторопливо свернули с шоссе грузовик-«корова» и грузовик-«курица», за ними постепенно двигались другие участники, растянувшиеся насколько хватало глаз. Ведомые улыбающимися коротышками, которые не уступали по умению актёрам, играющим воинов, на лужайку проворно переместился отряд верблюдов с запада городка. У дороги напропалую ругался пострадавший репортёр, но никто не обращал на него внимания. Верблюды двигались, можно сказать, упорядоченно, а вот двадцать четыре страуса непонятно почему стали проявлять норов. Их ряды вдруг смешались, и они, как рой пчёл, устремились во двор перед храмом. Пронзительно завизжали дети, одни соскользнули со страусов, другие вцепились в страусиные шеи так, что на их лицах выступил пот. Сгрудившись в кучу, страусы суматошно носились по двору. Я вдруг обратил внимание, как красиво заиграло в солнечных лучах их казавшееся издалека бесцветным оперение. Такая простая красота, вроде парчи династии Цинь,[41] несравненна. Попытки нескольких человек из компании по забою редких животных отогнать страусов закончились ничем, это лишь обозлило птиц. Видно было, как их маленькие круглые глазки засверкали ненавистью, и они, широко разевая клюв, стали издавать хриплые крики. Одному из работников компании Лао Ланя взбешённый страус ударил ногой по колену. С горестным воплем тот шлёпнулся на землю, схватился за коленку, ойкнул и побледнел, весь лоб у него покрылся каплями пота. Какие большие и твёрдые лапищи у этих бегающих вокруг страусов, как они громко топают по земле! И уж поддадут, ясное дело, посильнее, чем лошадь копытом. Говорят, взрослые страусы не боятся схватиться со львом. Носятся себе круглый год по пустыне, и ноги у них становятся как железо. Сидевший на земле стонал, колено у него, должно быть, поранено серьёзно, двое товарищей из той же компании пытались поднять его, держа за руки, но он скрючивался и вновь оседал на землю. Большинство детей уже соскользнули со страусов, крепко держались лишь двое: девочка и мальчик. Личики напряжены, по гриму стекают полоски пота, они похожи на перепачканные краской блюдца. У мальчика, ухватившегося за суставы у основания крыльев, попа всё время подскакивала в такт бегу птицы. Он уже сполз со спины, но насмерть вцепился в крылья и не отпускал руки. Страус не прекращал бешеный бег, а мальчик так и висел у него на боку.
Народ вокруг, остолбенев, следил за происходящим, но никто не бросился на выручку. В конце концов, мальчик упал на землю, зажав в руках два клока страусиных перьев, и тогда кто-то подбежал поднять его – нижняя губа плотно прикушена, по лицу текут слёзы. Сбросивший бремя страус присоединился к соплеменникам, широко разевая клюв и тяжело дыша. Девочка же ни за что не хотела отпускать страусиную шею. Птица пыталась сбросить её и так и сяк, но девочка держалась поразительно крепко, и вконец измотанный страус прижал её головой и шеей к земле, высоко задрал гузку и принялся беспрестанно отбрасывать ноги назад, так что земля разлеталась в разные стороны…
В моём животе, где сейчас переваривается свинина, такая тяжесть, что кажется – там завёлся целый выводок поросят. Я, вообще-то, не свиноматка и не могу знать, как их вынашивают. Беременная свинья Яо Седьмого, волоча свешивающееся почти до самой земли брюхо и похрюкивая, рылась в куче занесённого снегом мусора перед недавно открывшимся салоном красоты «Мэйли» в поисках съестного. Ленивая и томная, беззаботная и здоровая – на первый взгляд всем довольная свинья, не то что пара тощих, как шакалы, поросят, которых мы растили, у тех было столько ненависти ко всем людям, что казалось, они принадлежат к другому классу. У Яо Седьмого для производства колбасы специально используют такое жирное мясо, от которого даже собаки отворачиваются – с добавлением крахмала из батата и красной от красителя пенки с соевого молока. У него в колбасу добавляется много неизвестных химических веществ, благодаря которым она выглядит сочной, имеет прекрасный аромат, хорошо продаётся и приносит неплохую прибыль. Свиноматок он разводит как хобби, а не для наживы, и тем более не для того, чтобы, как раньше, запасать удобрения. Поэтому можно утверждать, что его свинья вышла спозаранку не добывать себе пищу, а с удовольствием поглазеть по сторонам, беспечно прогуляться, заняться физическими упражнениями. Я видел, как её хозяин Яо Седьмой стоит на крыльце своего дома, который внешне не такой красивый, как наш, но на самом деле смахивает на крепость, и, засунув левую руку под мышку, а в правой держа сигарету, прищурившись, с восторгом наблюдает за своей свиньёй. В блеске солнечных лучей его квадратное лицо смахивает на кусок тушёного мяса в соевом соусе.
В то утро я только что наелся свиной головы, и один вид этой свиньи наполнил меня глубоким отвращением, перед глазами покачивалась гадкая фигура этой свиноматки, желудок переворачивался от вони отбросов, а-а, нечистоплотные вы люди, как вам только в голову приходит есть свинину? Свиньи ведь вырастают, питаясь всяким дерьмом и отбросами, и есть их мясо – это всё равно что есть это дерьмо и отбросы! Будь моя воля, я бы всех охочих до свинины загнал бы в свинарник, чтобы они превратились в грязных свиней. Ах, как я жалею, какой же я глупый, как я мог с такой жадностью умять приготовленную матерью без всяких приправ свиную голову с толстым слоем белого жира на ней? Это же самое грязное, самое постыдное, что только есть в мире, этим только бездомных кошек, что прячутся в грязных канавах, кормить… Тут меня вытошнило. – Взял и грязными лапами запихнул себе в рот эту подрагивающую мерзость, сделав собственный живот кожаным мешком для нечистот… Снова вытошнило. – Никогда больше не буду такой жвачной скотиной… Опять тошнит. – И я, ничуть не жалея, выплеснул на заснеженную землю всё, что подступило к горлу. На самом деле было очень противно смотреть, чем тебя вырвало, от ещё большего омерзения желудок один за другим охватили спазмы, а затем последовал ещё более жестокий приступ рвоты. Передо мной молча сидела и ждала собака. Отец за руку с сестрёнкой стоял рядом и большой свободной рукой похлопывал меня по спине, желая приуменьшить мучения.
Желудок изверг всё, что в нём было, в горле першило, колики продолжались, но, в конце концов, стало значительно легче, как разрешившейся от бремени свиноматке. Я не свиноматка и не знаю, как себя чувствуешь после разрешения от бремени. Полными слёз глазами я посмотрел на отца. Тот потрепал меня рукой по лицу:
– Желудок прочистился, и хорошо…
– Пап, я больше не буду есть мяса, клянусь!
– Вот чего не стоит делать, так это необдуманно давать клятвы, – сочувственно глянул на меня отец. – Запомни, сынок, никогда не надо клясться, иначе получится, что забрался на высокую стену, а лестницу уронил.
Всё, что было потом, стало подтверждением правоты отца. Не прошло и трёх дней после того, как я изрыгнул из себя это свиное мясо, я снова стал вспоминать о мясном, и эти воспоминания не отпускали меня очень долго. Даже сомнения одолевали: я ли это тем утром выразил отвращение к мясу и настолько опорочил его, или это был кто-то другой, какой-то бессовестный тип.
Я стоял перед входом в салон красоты «Мэйли», перед его без конца вращающейся разноцветной вывеской, и разглядывал выставленный в лайтбоксе под ней ценник. По команде матери после роскошного завтрака мы отправились постричься в этот только что открывшийся салон.
Мать вся сияла, похоже, настроение у неё было прекрасное. Она бросила грязную посуду в котёл и сказала попытавшемуся помочь ей отцу:
– Ступай прочь, не твоё это дело. Скоро Новый год, Сяотун, какое сегодня число – двадцать седьмое или двадцать восьмое?
Ну как отвечать на её вопрос? Рот забит мясом, откроешь – того и гляди вывалится. Да и какое сегодня число, я не знал и не мог дать ответ при всём желании. В этой беспросветной жизни до возвращения отца даты ничего не значили, в любой великий праздник я всё равно не отдыхал, этакий стопроцентный маленький раб.
– Отведи их постричься. – С виду недовольная, но, понятное дело, с глубоким чувством мать бегло взглянула на отца. – Хоть в зеркало полюбуйтесь, что тот, что другой: на людей-то не похожи. Ну как из собачьей конуры вылезли, если вам не страшно срамиться перед людьми, то мне страшно!
Когда я услышал слово «постричься», у меня в глазах потемнело, и я чуть не грохнулся в обморок.
Отец почесал в затылке: