Сорок одна хлопушка

С востока подъехала разукрашенная машина фармацевтической группы «Благоденствие». Машина имела форму огромной таблетки с высеченными на ней тремя большими иероглифами в сунском стиле: «Хуажоудань» («Растворитель мяса»). Странно, но у этой знаменитой компании не было почётного эскорта, лишь один разукрашенный автомобиль, издалека он казался большой таблеткой, которая катилась по шоссе сама по себе. Об этом «растворителе мяса» я узнал пять лет назад. В то время я бродяжничал в одном известном городе и на главной улице этого города на столбах фонарей с обеих сторон увидел развевающиеся на ветру рекламные флажки с этим названием. Рекламу «Хуажоудань» я видел также на большой ЖК-панели на самой большой площади города. Креативная идея этой рекламы была чуднóй: если у вас вздулся живот после обильной мясной пищи, примите таблетку «Хуажоудань», и мясо тут же обратится в белый дымок, который выйдет изо рта. А текст рекламы вполне заурядный: съешьте хоть целого быка – одна чудесная таблетка развеет ваши печали. Вот уж точно: писавший эту рекламу – болван, ничего не понимающий в мясе. Ведь связь человека с мясом так непроста, есть ли кто-то, кроме меня в этом мире, кто действительно разбирается во всей её сложности? По мне, так изобретателя этого «Хуажоудань» нужно бы отволочь на лужок, что за мостом Утунцяо – это место расстрелов в восточной части города, и привести приговор в исполнение. Когда наешься мяса, нужно спокойно посидеть, ощутить, как желудок переваривает еду, это должно быть ощущение счастья, а эти деятели придумали какой-то «Хуажоудань». На этом примере можно получить некоторое представление о деградации человечества. Верно я говорю, мудрейший?

Хлопушка девятнадцатая

Все колонны наконец собрались в назначенном месте на пустыре. На шоссе перед храмом установилось временное затишье. С запада примчался пикап белого цвета, свернул с шоссе перед храмом и остановился под гинкго. Из него выскочили трое рослых мужчин, один из которых в застиранной добела старой армейской форме, по виду уже средних лет, но по-прежнему быстрый, в движениях рук и ног чувствовалось незаурядное владение телом. Я сразу узнал в нём Хуан Бао, телохранителя Лао Ланя, он много общался с нашей семьёй, но так и остался для меня загадочной фигурой. Они вытащили из машины сеть, развернули её, двое натянули и стали приближаться к страусам. Я понял, что для страусов это добром не кончится. Хуан Бао, конечно, прислал Лао Лань, теперь он у него, наверное, главный среди телохранителей. Страусы, не понимая, что к чему, бросились на эту развёрнутую сеть. Головы троих застряли в ячейках. Остальные увидели, что дело плохо, повернулись и бросились бежать. Попавшие в сеть барахтались, издавая хриплые крики. Хуан Бао принёс из машины огромные ножницы, какими пользуются садовники, и отсёк всем троим головы в самом узком месте шеи. Щёлк, щёлк, щёлк – и головы трёх страусов упали на землю за сетью. Безголовые тушки, покачиваясь, пробежали несколько шагов и свалились, удавы длинных шей конвульсивно дёргались и орошали всё вокруг чёрной кровью. Запах крови ворвался в храм. Тут злой рок и настиг Хуан Бао; воистину, как говорится, «на злодея другой злыдень найдётся». Из-за храма появились пятеро в чёрном с суровыми лицами. Один из них, здоровяк в чёрных очках и с сигарой в зубах, был таинственный Старшой Лань. Его подчинённые подскочили к Хуан Бао. молниеносно вытащили из-за пазухи чёрные резиновые дубинки и без лишних слов пустили их в ход. Дубинки опускались на головы, как во что-то вязкое, брызгала кровь, и от всего этого сердце охватила печаль. Ведь этот Хуан Бао в прошлом всё же мой односельчанин.

– Вы кто такие? – кричал Хуан Бао, обхватив голову руками. – С чего людей бьёте? – Между пальцами у него текла кровь. Не говоря ни слова, люди, знай, замахивались и опускали дубинки на головы Хуан Бао и его подручных. Не желая уронить себя на глазах у всех, Хуан Бао кричал: – Ну погодите, паршивцы…

Люди, пошатываясь, выбегали на шоссе – происходящее не соответствовало здравому смыслу, но я видел всё это собственными глазами. Старшóй Лань присел на корточки перед головой одного из страусов и ткнул пальцем в ещё чуть подрагивающие ворсинки. Потом встал, вытер запачканный палец шёлковым платком и подбросил его вверх. Под порывом ветерка платок взмыл в небо, словно огромная белая бабочка, и исчез из моего поля зрения. Старшóй Лань подошёл к воротам храма, постоял немного, снял тёмные очки, словно специально для того, чтобы я смог увидеть его лицо. Я увидел следы прожитых лет, увидел мрачный взгляд глаз. Со стороны площадки донёсся пронзительный рёв, этот звук исторгла большая труба, а потом мужской голос торжественно провозгласил:

– Десятый мясной фестиваль двух частей города, а также церемония закладки первого камня храма бога мяса объявляются открытыми!

В конце концов, озарённый светильниками и свечами нашего дома, громко балагуря, появился Лао Лань в накинутой шинели из драпа цвета хаки, под которой виднелась шерстяная военная форма. Форма была настоящая, на воротнике и плечах оставались следы от петлиц и погон. Шинель старшего комсостава тоже настоящая, с блестящими золотыми пуговицами. Лет десять тому назад шерстяную армейскую форму у нас носили сельские и городские ответственные работники ганьбу, как и в семидесятые годы ношение серых суньятсеновских френчей из лавсана было якобы отличительным признаком ганьбу народных коммун.[51] Лао Лань хоть был ганьбу деревенским, но позволял себе разгуливать в шерстяной военной форме, чтобы все видели – он не простой деревенский ганьбу. В деревне ходили слухи, что Лао Лань побратался с мэром города, и теперь никакой мэр ему не помеха. Наоборот, это деревенскому и городскому начальству, чтобы подняться по служебной лестнице, чтобы разбогатеть, нередко приходилось заискивать перед ним.

Лао Лань вошёл в наш ярко освещённый дом, шевельнул плечами, и шинель упала в руки вплотную следовавшего за ним, с виду бестолкового, а на самом деле очень даже неглупого Хуан Бао. Подхватив шинель, Хуан Бао почтительно встал с ней позади Лао Ланя, как со знаменем. Он приходился двоюродным братом Хуан Бяо, тому самому, который оставил забой скота и стал разводить собак, и, конечно, двоюродным деверем его красавице жене. Он хорошо владел боевыми искусствами, умел обращаться с пикой и палкой, взлетать на карнизы и ходить по стенам, номинально считался командиром роты ополченцев, а на самом деле был телохранителем Лао Ланя.

– Выйди и подожди там, – велел ему Лао Лань.

– Как можно? – засуетилась мать. – Прошу за стол!

Но Хуан Бао мелькнул в дверях и исчез во дворе.

Лао Лань потёр руки, извиняясь:

– Простите, что заставил долго ждать. Ездил в город обсудить кое-какие вопросы, возвращался поздно. Снег, дорога обледенела, быстро ехать опасно.

– У старосты тысячи дел каждый день и всё же смог лично пожаловать, мы чрезвычайно тронуты… – Отец нерешительно топтался у края круглого стола, старательно произнося каждое слово.

– Ло Тун, – делано хохотнул Лао Лань. – Несколько лет не виделись, а ты так здорово изменился!

– Постарел, – отец снял шапку и погладил себя по голой голове. – В волосах полно седины.

– Я не об этом, – сказал Лао Лань. – Стареть все стареют, я о том, что не виделись несколько лет, и ты говорить научился, никакой несдержанности, и излагаешь как по-писаному, ну просто интеллигент!

– Ты шутишь, – отмахнулся отец. – Я за последние несколько лет столько глупостей натворил, через столько невзгод прошёл, понял, что я не прав, и очень прошу у вас прощения…

– Да что ты говоришь такое? – словно бессознательно теребя порванное ухо, снисходительно заявил Лао Лань. – Кто из людей не делает за жизнь глупостей, даже святые и Жёлтый император не исключение.

– Ладно, не будем об этом, садитесь, староста, – любезно засуетилась мать.