Лягушки

– Не волнуйся, сейчас из уездной больницы приедет «Скорая». Твоя тетушка перекачала ей шестьсот кубиков своей крови… Должно быть, все не так серьезно…

Под звуки сирены примчалась «Скорая». Эта сирена змеей скользнула в меня. Люди в белых халатах с аптечками. Человек в белом халате в очках и с фонендоскопом на шее. Мужчины в белых халатах. Женщины в белых халатах. Мужчины в белых халатах со сложенными носилками. Кто вошел в операционную, кто остался стоять в коридоре. Двигались они все быстро, но выражение лиц спокойное. На меня никто не обращал внимания, никто даже глазом в мою сторону не повел. Во рту чувствовался вкус крови…

…Эти люди в белых халатах стали неторопливо выходить из операционной. Один за другим они садились в машину «Скорой помощи», последними туда затащили носилки.

Я метнулся в двери операционной и увидел накрытую белой простыней Ван Жэньмэй, ее тело, ее лицо. Тетушка, вся в крови, в изнеможении сидела на складном стуле. Львенок и остальные стояли, словно окаменев. В ушах стояла тишина, и лишь потом зазвенело, будто в них залетело по пчеле.

– Тетушка… – вырвалось у меня. – Вы же говорили, ничего страшного?

Тетушка подняла голову, наморщила нос и закатила глаза, лицо ее исказилось, словно от ужаса, и она вдруг звонко чихнула.

12

– Сестрица, братец, – стоя во дворе, непослушным языком проговорила тетушка, – пришла вот просить прощения.

Урна с прахом Ван Жэньмэй стояла на квадратном столике посреди большой комнаты. Там же в белую чашку, доверху наполненную зернами пшеницы, воткнуты три курительные свечки. От свечей струился дымок. В военной форме с траурной повязкой я сидел рядом. Дочка у меня на руках, одетая в глубокий траур, то и дело поднимала на меня глазки и спрашивала:

– Папа, а что там в урне?

Я не мог ничего сказать в ответ, слезы текли по небритому лицу.

– Папа, а моя мама? Моя мама куда пошла?

– Твоя мама поехала в Пекин… – выдавил из себя я. – Через пару дней и мы туда за ней поедем…

– А дедушка с бабушкой тоже поедут?

– Поедут, все поедут.

Во дворе отец с матерью распиливали ивовую доску, отец стоя, матушка сидя, вниз вверх, туда сюда, пила звенела, в солнечном свете разлетались опилки.

Я знал, что отец с матерью пилят, чтобы сделать Ван Жэньмэй гробик. У нас там уже проводили кремацию, но власти не назначили даже места, где размещать урны с прахом, и народ их все же захоранивал и устраивал могилки. Те, кто побогаче, делали гробики, высыпали в них прах, а урны разбивали; те, что победнее, хоронили урны.

Вижу, как стоит, свесив голову, тетушка. Вижу горестные лица отца с матерью, вижу, как они механически повторяют одни и те же движения. Вижу, что вместе с тетушкой пришли секретарь парткома, Львенок и еще трое ответственных работников коммуны, к оголовку колодца они составили цветастые коробки с пирожными. Рядом с коробками положен еще и влажный кулек из рогожи, от которого пахнет соленой рыбой, и я понимаю, что это она и есть.

– Вот уж не думал, что такое случится, – начал партсекретарь. – Тут приезжала с экспертизой группа специалистов из уездной больницы, председатель Вань и ее коллеги все делали как надо, не допустили ни одной ошибки, мероприятия по неотложной помощи тоже проведены надлежащим образом, доктор Вань отдала ей шестьсот кубиков собственной крови. В связи с этим мы выражаем свое глубокое сожаление, глубокую скорбь…

– У тебя что, глаз нету? – вдруг вспылил отец. – Черная метка где? Не видишь, что ли, пила в сторону ушла на полцуня, куда это годится?