Лягушки

– Никого нет! – донеслось оттуда.

Вне себя от гнева тетушка склонилась в сторону и упала в обморок.

– Вот уж коварный малый этот Чэнь Би! – крякнул отец. – Ведь у него за домом огородик, верно? А в огородике колодец с воротом, и подземный ход туда выходит. Как он сумел проделать такой объем работы, ума не приложу, ведь это столько земли надо было вынуть да куда-то ее девать. Пока Чэнь Би с Чэнь Эр удерживали тетушку, Ван Дань пробралась подземным ходом и выбралась из колодца по веревке на вороте. Непросто ей это далось, – поражался отец. – И сама-то крохотная, и громадный живот торчит, но как-то сумела выкарабкаться.

Пока тетушку вели под руки к колодцу, она сердито пиналась и кричала: «Ну какая же я дура? Ну почему я такая дура? Ведь в свое время в Сихайском госпитале по приказу отца рыли точно такие же подземные ходы!»

После обморока тетушку положили в больницу. Как когда-то у Бэтьюна, у нее началось заражение крови, и она чуть не попрощалась с жизнью. Она была непоколебимо верна компартии, и партия платила ей тем же: говорят, для ее спасения какие только дорогостоящие лекарства не использовали!

В больнице тетушка провела полмесяца и, хотя рана полностью не зажила, сбежала оттуда. Ее мучила одна забота: по ее словам, она ни есть, ни спать не могла, пока ребенок остается в животе у Ван Дань.

– Ну скажи, если чувство ответственности доходит до такой степени, разве она просто человек? Она уже небожитель, злой дух! – вздохнул отец.

Чэнь Би и Чэнь Эр сразу заперли в коммуне. Некоторые утверждали, что их подвешивали и допрашивали с пристрастием, но это вздорные слухи. Ходившие к ним ответственные работники рассказывали, что они всего лишь заперты в отдельной комнате. Там была кровать и тюфяк, а еще термос и две кружки, еду и питье им приносили. Говорят, кормили их, как ответственных работников коммуны – пампушками из белой муки, жидкой пшенной и рисовой кашкой, несколько раз в день. Оба – и отец, и дочь – поправились, раздобрели. Кормили их, конечно, не задарма, деньги требовали. У Чэнь Би было свое дело, и деньги у него водились. По договоренности с банком извлекли все, что у него было на счетах, – тридцать восемь тысяч юаней! Пока тетушка лежала в больнице, в деревню из коммуны прибыла группа по распределению работ и провела общее собрание членов коммуны, где была объявлена политическая установка: все жители, которые могли ходить, обязаны искать Ван Дань. Каждому ежедневно полагалась материальная помощь в размере пяти юаней, которые изымались из тех самых тридцати восьми с лишним тысяч Чэнь Би. Некоторые деревенские пытались отказаться, считая это нечестно нажитым, но и отказаться было нельзя: с тех, кто отказывался, вычитали пять юаней; тут все разом и отправились на поиски. Из семисот с лишним жителей в первый день вышли триста с лишним, вечером им тут же выдали «материальную помощь», за раз было выплачено тысяча восемьсот с лишним юаней. В коммуне еще сказали, что обнаружившего Ван Дань да еще и заставившего ее вернуться ждет вознаграждение в двести юаней; а предоставившего зацепку, как ее найти, – сто. Тут в деревне все словно помешались: кто в ладоши захлопал от радости, кто втайне переживал. Отец сказал, что я знаю тех нескольких, кто действительно хотел заполучить это вознаграждение – две сотни или сотню. Большинство же относилось к этому несерьезно – пройдут по полям вокруг деревни пару кругов, крикнут: «Ван Дань, выходила бы ты! Будешь дальше прятаться, все деньги твоей семьи растратят подчистую!», а потом улизнут работать на свои участки. Вечером, конечно, нужно было идти получать деньги, не пойдешь получать – будешь оштрафован.

– Так и не нашли? – спросил я.

– А где искать-то? – хмыкнул отец. – Видать, в далекие края улетела птичка.

– Но она же такая крохотуля, шажок всего на пару пядей, да еще с таким большим животом, далеко ли сможет убежать? – засомневался я. – Думаю, она где-то в деревне. – И добавил шепотом: – Как пить дать, в доме матери прячется.

– Разве тебе напоминать надо? В коммуне одни интриганы и пакостники, им только дай, они из страха, что Ван Дань может в топке кана прятаться, всю землю вокруг дома Ван Цзяо на три чи перекопают, да и сам кан разломают. Думаю, в деревне нет таких, кто осмелился бы взять на себя такую ответственность: не донесешь о том, кто скрывается, оштрафуют на три тысячи.

– А не может быть, что сразу не додумались? В реке, в колодцах разве не искали?

– Ты эту девчушку недооцениваешь! У нее смекалки больше, чем у всех в деревне вместе взятых; да и сила духа у нее выше, чем у громилы в семь чи ростом.

И в самом деле так, я вспомнил это трогательно красивое личико Ван Дань и как на этом личике появляется то лукавое, то упрямое выражение и с тревогой проговорил:

– Но ведь она уже на седьмом месяце?

– Вот почему твоя тетушка и переживает! Как она выражается, пока не вышло из «котла» – это просто кусок мяса, надо резать, так режь, аборт, так аборт; а как вышло из «котла» – это уже человек, пусть без рук без ног, все равно человек, а человек подпадает под правовую защиту государства.

Перед глазами снова возник образ Ван Дань: семьдесят сантиметров росточком, с огромным выпирающим животом, задрав точеную головку, перебирая тоненькими ножками, с большим узлом на плече, она торопливо идет по глухой, полной преград дороге, то переходит на бег, то оглядывается, спотыкается и падает, снова встает и опять бежит… Или, сидя в большом деревянном корыте, в каком крестьяне размешивают соевую пасту, и тяжело дыша, гребет по бурным волнам реки…

3

На третий день после похорон матушки в традиционный день посещения могилы пришли родственники и друзья. Я сжег перед могилой бумажных лошадей и человечков, а также склеенный из бумаги телевизор. В десяти метрах от матушки находилась могила Ван Жэньмэй. Она уже поросла ярко-зеленой травкой. Согласно указаниям старших в роду, я с рисом в левой горсти и просом в правой стал обходить кругами матушкину могилу: три круга против и три по часовой стрелке, при этом рассыпая понемногу на могилу рис и просо и про себя приговаривая: «Новый рис и просо по земли, блаженства покойной ниспошли». Дочка топала за мной следом, тоже бросая зернышки маленькими ручонками.