– И ты с ним заодно?
– Я-то? А при чем тут я? Это он сует голову в петлю. Мне случалось пользоваться его табачком, и я привозил кое-какой груз. Но скажу тебе одно, Мэри Йеллан: хочешь верь, хочешь нет, это уж твое дело – я никогда никого не убивал. Пока, во всяком случае.
Он яростно щелкнул кнутом над головой лошади, и испуганное животное пустилось галопом.
– Впереди, вон там, где каменистая гряда поворачивает к востоку, есть брод. Через полмили переедем на другую сторону и выберемся на Лонстонскую дорогу. До города останется миль семь. Ты еще не устала?
Мэри покачала головой.
– В корзине под сиденьем есть хлеб и сыр, – сообщил он, – пара яблок и несколько груш. Скоро ты проголодаешься… Так ты думаешь, что я тоже навожу корабли на скалы и наблюдаю с берега, как тонут люди? А потом, когда вздувшиеся тела выносит на сушу, обшариваю их карманы? Да, красивая картина получается.
Было ли его негодование искренним или напускным, Мэри не знала. Но она видела, как он твердо сжал губы, а на щеках его выступили красные пятна.
– Однако ты еще не доказал своей непричастности, – заявила она.
Он посмотрел на нее с презрением и насмешкой, а затем рассмеялся, как над глупым ребенком. Она ощутила приступ ненависти к нему. Интуитивно Мэри догадалась, какой вопрос он ей теперь задаст, и ее бросило в жар.
– Если ты обо мне такого мнения, почему едешь со мной в Лонстои? – спросил он.
Джем явно намеревался посмеяться над ней. Ее уклончивый ответ, невнятное бормотание дали бы ему хороший повод. Сжав зубы, Мэри решила напустить на себя веселость.
– Ради твоих прекрасных глаз, Джем Мерлин, – пошутила она, – исключительно поэтому.
Весело рассмеявшись, он покачал головой и снова стал насвистывать. Они вдруг сразу перешли на непринужденный, по-мальчишески приятельский тон.
Смелость ее слов обезоружила Джема. Он даже не заподозрил скрывавшейся за ними слабости, которую девушка питала к нему. В тот момент они были добрыми друзьями, без всякой натянутости, идущей от различия полов.
Наконец они выехали на главную дорогу. Лошадь шла рысью, и двуколка изрядно громыхала, а позади цокали копытами две краденые. Тяжелые тучи заволокли небо; дождя пока не было, туман еще не затянул возвышавшиеся вдали холмы. Где-то слева от дороги находился Олтернан. Мэри подумала о Фрэнсисе Дейви и принялась гадать, что сказал бы он, поведай она ему все. Наверно, теперь уж он не предложил бы ей выжидать, да не был бы он ей рад, свались она ему на голову под Рождество. Тут она представила себе тихий дом викария, мирный и спокойный, а вокруг – большой поселок, много домов, над которыми, словно страж, возвышается колокольня.
В Олтернане ее ждало тихое пристанище, само название городка звучало умиротворяюще. И голос Фрэнсиса Дейви сулил покой и забвение. В этом человеке было нечто необычное, что-то будоражащее ее воображение и вместе с тем приятное: и нарисованная им картина, и то, как он правил лошадью, и как молча, ненавязчиво угощал ее ужином. Но поразительнее всего была тишина, что царила в его комнате, лишенной какого-то ни было отпечатка его личности.
Будто он был всего лишь тенью человека. Когда Мэри попыталась вызвать в памяти облик викария, он ускользал от нее, в нем не было ничего реального, человеческого. Никакого проявления мужской натуры, которая так чувствовалась в сидевшем рядом с ней Джеме. Он был как бы лишен плоти. Отчетливо вспоминались лишь его бесцветные глаза и голос, мягко звучавший в ночной тишине.
Неожиданно лошадь дернула в сторону. Громкая брань Джема прервала ее раздумья, и она задала ему вопрос наугад.
– Здесь где-нибудь поблизости есть церковь? – спросила она. – Несколько месяцев я прожила как язычница, и от этого мне как-то не по себе.
– Выбирайся оттуда, черт тебя побери! – вскричал Джем, ударив лошадь по морде. – Ты что, хочешь, чтобы мы угодили в канаву?! Ты говоришь, церковь? Да на кой черт мне знать про церкви! Я всего-то раз и был в церкви, когда мать внесла меня туда на руках и вынесла нареченным Иеремией. Ничего не могу сказать тебе о церквях, но думаю, что они там держат золотишко под замком.