Мне вдруг стало тревожно.
Его взгляд стал затравленным, смуглая кожа побледнела. Я заметила темные круги у него под глазами. Он выглядел… грустным.
Прежде чем я успела что-то спросить, Кромвель встал и подошел к пианино. Несколько мгновений я не смела пошевелиться, наблюдая, как он выдвигает табурет и садится перед инструментом. Он держал спину очень прямо, словно палку проглотил, и низко опустил голову.
Мое неровное, неглубокое дыхание эхом отдавалось у меня в ушах, потом тихо стукнула крышка электропианино, а громкость убавили. Гадая, что затеял Кромвель, я села, прижала к груди подушку, чтобы было теплее – после объятий моя пижама изрядно промокла, – а юноша начал играть.
Я замерла, пораженная до глубины души: он играл то самое произведение, отрывок из которого исполнил в тот раз, когда я держала его за плечо. Глаза широко открылись, нижняя губа задрожала, а в уши вливалась волшебная мелодия – ничего прекраснее мне еще не доводилось слышать за всю жизнь. Ноты проникали в мои кости и плоть, заполняли каждую клеточку тела, пока не добрались до сердца, наполняя его до краев, заставляя биться быстрее.
Совершенно очарованная, я слушала, как Кромвель дошел до того места, где оборвал игру в прошлый раз, но на этот раз не остановился. Дивная, гармоничная мелодия лилась из-под его пальцев, и тело юноши двигалось в такт музыке, словно тоже было частью композиции. Кромвель сам стал музыкой, которую создал. Уверена, сейчас мой взор проник сквозь высокие стены, которые Кромвель возвел вокруг своего сердца, и я видела, как его внутренняя тьма, которую он так долго прятал, вырывается на свободу.
Я прижала трясущуюся руку к губам. Я забыла, как нужно дышать, ибо эта музыка легла мне на сердце тяжелым грузом, потому что она рассказывала о скорби и горечи утраты, о гневе и сожалении.
Она говорила о любви.
Я распознала все эти чувства, потому что тоже их пережила, нет, я испытывала их прямо сейчас. Руки Кромвеля грациозно, без единого лишнего движения танцевали над клавишами; музыка была так прекрасна, что, умри я прямо сейчас, уверена, мое сердце упокоилось бы в мире.
Мелодия была настолько божественной, что казалась почти нереальной.
Щеки стали влажными, и я поняла, что плачу. Однако мое тело не сотрясали рыдания, дыхание не прерывалось – я чувствовала только безмятежность, которую приносит лишь неподдельное счастье. Музыка Кромвеля так глубоко меня тронула, что в душе что-то отозвалось, и я поняла: это и есть подлинное совершенство.
Кромвель закончил, и я встала с кровати, сама не знаю зачем. Я просто следовала велению своего слабого сердца. И, разумеется, оно привело меня к Кромвелю. Похоже, оно тянуло меня к юноше с того самого летнего дня, когда мы встретились в Брайтоне.
Парень сидел неподвижно, не отрывая рук от клавиш, породивших последние ноты мелодии. Когда я подошла, он поднял глаза – его щеки были мокрыми, и я сразу поняла: в его душе только что произошел какой-то надлом.
И он не стал этого скрывать.
Он полностью открылся мне.
Показал, что может быть уязвимым.
Показал мне себя.
Я смотрела на его прекрасное лицо: этот музыкальный гений так сильно страдал, что начал отталкивать от себя всех. Он и меня пытался оттолкнуть… но его музыка говорила с моей душой. И я услышала его отчаянный призыв.
Кромвель зажмурился, прижался лбом к моей груди, я обняла его голову и притянула ближе. Я не знала, с чем связано для него это музыкальное произведение, как не знала и того, почему оно сопряжено с такой болью. Зато знала одно: прямо сейчас я могу быть рядом с ним.
Я подумала о предстоящих испытаниях: пройдут считаные дни, в лучшем случае – недели, после чего я потеряю способность двигаться и дышать. Я понимала, что Кромвель – самый виртуозный музыкант из всех, чью игру я когда-либо слышала, а еще я знала, что хочу его.
ebooksa