Третий почувствовал, как замирает сердце. Он посмотрел обратно, но первые двери никуда не делись. Затем краем глаза сальватор заметил, как где-то в стороне что-то изменилось, исказилось быстрее, чем за мгновение. Третий обернулся и увидел еще одни двери тронного зала.
– Что… – начал было Эйкен и спустя долю секунды сорвался на крик, заглушенный громким треском и гулом.
Третий попытался схватить его, но пол ушел из-под ног намного раньше. Мрамор трескался, обваливался, и как бы сальватор не пытался удержать равновесие, он постоянно ступал не туда – все рассыпалось сразу же. Где-то впереди, среди огромных кусков мрамора, был Эйкен и его тени. Третий не успел даже увидеть, окружили ли они мальчика, чтобы защитить от падения.
Пол коридора, где они находились, обвалился вниз, и Третий, сначала ударившись затылком и спиной о жесткую поверхность, секундой позже едва не оказался раздавлен огромной глыбой. Он откатился в сторону, видя, как мутные пятна светлого и черного танцуют перед ним, и будто из-под воды слыша, с каким грохотом продолжается обвал. Еще один кусок, на этот раз значительно меньше, ударил сальватора прямо в голову и раскололся. Третий выругался, почувствовав запах собственной крови, и попытался применить затаившуюся магию.
– Пожалуйста, не надо, – ласково произнесла Розалия.
Третий повернул голову в сторону, откуда прозвучал голос. Что-то темное, как ее волосы, и синее, как один из государственных цветов Ребнезара, расплывалось совсем рядом. Что-то светлое, как ее кожа, и холодное, как лед, коснулось его запыленных и окровавленных щек.
– Хватит, – почти умоляюще произнесла Розалия, посмотрев на него ясными голубыми глазами. – Пожалуйста, хватит.
Все вдруг стало неважным.
– Ну же, – улыбнулась принцесса, мягко утирая его лицо от крови. – Осталось совсем чуть-чуть.
Третий не знал, о чем она говорила, но был готов поверить. Это же Розалия. Она всегда была на его стороне и всегда была добра к нему. Она радовалась, если он соглашался попробовать ее неудавшееся печенье, выпрашивала совместную конную прогулку и восхищалась, когда в тренировочном поединке Третий в два движения разоружал Алебастра. Она вместе с Гвендолин выбирала украшения для того или иного празднества, бессовестно врала родителям, что Гилберту нездоровится, если он не хотел где-то появляться, и любила, когда Фройтер читал ей перед сном.
Она была его маленькой принцессой и всегда была добра к нему.
Она была демоном с голодными глазами и шипастыми руками, впившимися ему в кожу.
Третий не заметил, когда эти два образа слились воедино, но отчетливо понял, что сейчас перед ним не Розалия. Он оттолкнул ее руки, встал, шатаясь и чувствуя, как кровь из затылка течет по шее и под рубашку, и бегло огляделся. Все тот же тронный зал, но с изменениями – обломки мраморного пола, много пыли и зеркал, развешанных по всем поверхностям и даже на полу.
Третий посмотрел на тварь, стоявшую в двух метрах от него, и узнавал ее изменяющиеся черты: вытянувшуюся фигуру, белую кожу с черными шипами, красные волосы до плеч и острые раздвоенные рога, загибающиеся к макушке. Красные глаза-угольки пылали на фоне черных склер, пока ткань, из которой до этого состояла одежда Розалии, складывалась во что-то иное, бесформенное, состоящее из малоподвижных теней.
– Здравствуй, Третий, – улыбнулась Гасион, раскидывая руки, будто хотела обнять его. – Я соскучилась!
Третий отступил на шаг. Должно быть, зрение все-таки подводит его – Гасион спала много лет, скованная сигридской магией, и даже Катон не мог толком сказать, где именно она находилась. Они знали, что она спит, чувствовали это, но не более того.
– Твои кошмары всегда одни из самых вкусных! – улыбаясь, продолжила Гасион. – Хотя были еще одни – у той, что становилась зверем, – но твои все же самые-самые.
Йоннет рассказывала ему о Гасион, способной искать в чужом разуме то, что ей нужно даже искуснее Ситри и Карстарса. Но о том, как с ней бороться, Третий ничего не знал. Он примерно представлял, что в Диких Землях, как и с любой тварью, действенен будет только сокрушитель, но сейчас с ним не было Нотунга.
Гасион остановилась на одном из зеркал, улыбнулась шире, показывая острые зубы, и жеманно поклонилась, сказав:
– Я не прощаюсь.