— Вечерняя поверка сейчас будет, вот что я думаю.
— Что? — не понял Кроха.
— Я думаю, — спокойно повторил Шурка, — что сейчас будет вечерняя поверка и Вовик Блондин сыграет нам «Малый сбор». — Протянул руку: — Давай сюда.
— Погоди ты, — сказал Иван, отодвигаясь с письмом.
— Давай, говорю, сюда! («Надо
Раскатились по отсекам тройные звонки, и Блондин сказал в динамиках: «Малый сбор! Построиться на юте!» Тонкие звенящие страницы с водяными знаками с непривычки рвутся туго. С треском распалось разноцветье фломастеров, закружилось, спорхнуло в урну — фанерный, крашенный в цвет палубы ящик. За железной дверью с грохотом и рыком («Живей-живей!») возносились по трапу в верхний коридор матросы.
— …Ты что?! — опешил Иван.
— Ты чего это его порвал?
— Не слыхали? — ощерился Шурка. — Малый сбор!
— …Фу! черт его дери, у меня бескозырка в кубрике!..
Бордовый фломастер. От 11 августа.
…Добежали, дробно гремя башмаками по шкафуту, по рельсовым дорожкам, — последние, втиснулись, тяжело дыша, в строй.
— Р-равняйсь. Смирна! р-равнение на середину! товарищ старший лейтенант, личный состав…
Осенние сумерки, маетная черная вода. Желтые фонари на шкафутах, под мостиком. Белые огни на мачтах. Два строя в сизых робах, белых бескозырках вдоль бортов, синие воротники, шевеление черных ленточек.
— Вольно. Нетчиков нет?
— Нет.
— Нет.
— Нет, — откликнулись в полутьме старшины.
— И ладно, — сказал Луговской и вынул четвертушку плотной глянцевой бумаги, прочерченную точным, мелким штурманским почерком. Левая вьюшка плохо зачехлена, минерам и дежурному — втык. Моторист молодой в грязной робе вылез, снова будет божиться, стервец, что от дизеля… С десятилетиями воспитанной выучкой замер в строю — в заношенном отутюженном кителе — Раевский. Сердит. Не будет нынче шахмат. Стоят в первой шеренге флегматично старшины: Дымов, Дунай, Доронин; размышляют неясно… о чем?