Долгая навигация

22
18
20
22
24
26
28
30

— Вечерняя поверка сейчас будет, вот что я думаю.

— Что? — не понял Кроха.

— Я думаю, — спокойно повторил Шурка, — что сейчас будет вечерняя поверка и Вовик Блондин сыграет нам «Малый сбор». — Протянул руку: — Давай сюда.

— Погоди ты, — сказал Иван, отодвигаясь с письмом.

— Давай, говорю, сюда! («Надо другую искать…»)

Раскатились по отсекам тройные звонки, и Блондин сказал в динамиках: «Малый сбор! Построиться на юте!» Тонкие звенящие страницы с водяными знаками с непривычки рвутся туго. С треском распалось разноцветье фломастеров, закружилось, спорхнуло в урну — фанерный, крашенный в цвет палубы ящик. За железной дверью с грохотом и рыком («Живей-живей!») возносились по трапу в верхний коридор матросы.

— …Ты что?! — опешил Иван.

— Ты чего это его порвал?

— Не слыхали? — ощерился Шурка. — Малый сбор!

— …Фу! черт его дери, у меня бескозырка в кубрике!..

19

Бордовый фломастер. От 11 августа.

«Представляешь, никак не дописать письмо — совершенно некогда. Я уезжаю в Крым, вот! Жалко, папа уже в Ялте. Билетов на самолет совершенно не достать. Буду загорать, загорю вся совершенно, буду загорать и купаться в (синий фломастер) самом-самом-самом синем море. (Бордовый фломастер.) А ты пиши, не будь злюкой. Не то я всерьез обижусь. (Красный фломастер.) Счастливо, водолазик! Татьяна».

20

…Добежали, дробно гремя башмаками по шкафуту, по рельсовым дорожкам, — последние, втиснулись, тяжело дыша, в строй.

— Р-равняйсь. Смирна! р-равнение на середину! товарищ старший лейтенант, личный состав…

Осенние сумерки, маетная черная вода. Желтые фонари на шкафутах, под мостиком. Белые огни на мачтах. Два строя в сизых робах, белых бескозырках вдоль бортов, синие воротники, шевеление черных ленточек.

— Вольно. Нетчиков нет?

— Нет.

— Нет.

— Нет, — откликнулись в полутьме старшины.

— И ладно, — сказал Луговской и вынул четвертушку плотной глянцевой бумаги, прочерченную точным, мелким штурманским почерком. Левая вьюшка плохо зачехлена, минерам и дежурному — втык. Моторист молодой в грязной робе вылез, снова будет божиться, стервец, что от дизеля… С десятилетиями воспитанной выучкой замер в строю — в заношенном отутюженном кителе — Раевский. Сердит. Не будет нынче шахмат. Стоят в первой шеренге флегматично старшины: Дымов, Дунай, Доронин; размышляют неясно… о чем?