Мне было ужасно стыдно за то, что я поставила Душечку в ужасное положение, о котором толком не имела представления. Ясно было одно – все это только моя вина. Из-за меня у Душечки неприятности, и потому она не желает меня больше знать. Я заломила руки, сминая шерсть пальто еще сильнее.
Я обидела свою дорогую взрослую подругу! Что же я натворила!
Или, может, это директор разозлился из-за того, как мы болтали с ней в учебное время? Может, пани Новак больше не имеет права просто разговаривать со мной в школе? Нужно найти другой путь, другой способ и место переговорить с ней. Иначе я просто чокнусь, пытаясь додуматься до истины без малейших подсказок.
Но в тот день мне так и не удалось выловить ее снова – я долго выжидала, но пани Новак так и не вышла, а стоило мне отлучиться на минутку в уборную, как она пропала – свет в кабинете больше не горел.
– Ты только посмотри, Оленька! – воскликнул папа за завтраком. Он встряхнул газету, расправляя ее, и вывернул бумагу так, чтобы вперед выступила одна заметка.
Мама заправила за ухо золотую прядь и склонилась к нему:
– Что там?
– Да вот же, вот! Ты только посмотри на это безобразие! – повторил он, хмурясь.
Мне тоже хотелось взглянуть на безобразие, но меня не приглашали. Папа редко так реагировал на газеты, так что должно было быть что‑то действительно интересное.
– Что за мерзость! – Спустя минуту мама откинулась на стуле и решительно схватилась за кофейную чашечку. – Куда только смотрят власти – печатать подобную чушь в газетах!
– Власти здесь ни при чем – эту статейку выпустили в тираж, потому что людям нравится думать, что по улицам не обычные разбойники-душегубы ходят, а мистические личности с ритуальными ножами…
Я уже не могла притворяться, что безучастно ковыряюсь в овсяной каше с клубничным конфитюром, и успела заметить, как мама предупредительно вскинула брови, метнув в папу самый сердитый взгляд:
– Ося! Не за столом!
– Ты права, Оленька. Не за столом.
После чего папа сообщил, что собирается ехать в радиостудию на запись, а потому хотел бы отвезти меня в школу. Отказ не принимался. Папа ушел искать свои водительские перчатки, а я тем временем прокралась обратно в столовую и вытащила из газеты тот разворот, который папа показывал маме.
Мне удалось прочесть его сильно позже, аккуратно развернув серый газетный лист на коленях под партой.
Там была статья о Павелеке. Ну надо же, он умудрился стать известным. Или в этом городе не происходит больше ничего интересного? В статье снова говорилось о том, что ему было нанесено сорок ран, а вся кровь вытекла в другом месте. Ла-ла-ла, ничего нового. Но уже в конце статейки было несколько странных пассажей: некий г-н Сорока утверждал, что обстоятельства смерти «невинного христианского дитяти» до крайности напоминают еврейское жертвоприношение с целью приготовления мацы на Пейсах – весенний праздник. Далее автор перечислял, что именно делают иудеи со своими жертвами, чтобы извлечь из них ту самую христианскую кровь. Мне было тошно читать про то, как детей подвешивали вниз головой, но я все равно не могла оторваться от черных буковок на тонкой бумаге – они заползали мне прямо в мозг, как мелкие многолапые жучки. Я таращилась на статью в газете, пока меня не замутило.
А когда я все же подняла голову, казалось, на меня смотрят все вокруг. Глянут и отворачиваются, глянут и отворачиваются, глянут и отворачиваются, как два десятка кукол с шарнирными шеями, за которыми не успеть, не уследить.
«В синагоге пьют кровь», – написали они.
Они подумали о том же, о чем и г-н Сорока из газеты.