Пани Новак не оказалось в ее кабинете, должно быть, куда‑то отошла. Я стала ждать, прислонившись спиной к стене коридора. Школа глухо и густо гудела, отчего в коридорах будто бы стоял беспрестанный звон.
– Что ты здесь делаешь?
Я открыла глаза и увидела перед собой пани Новак. Она совсем невысокая, так что мы почти одного роста, хотя мне всего двенадцать. Внешне она совсем не переменилась со времен пансиона – все та же старомодная прическа-ракушка с пушистой челкой, хотя другие учительницы давно ходят с волосами до мочки уха. Кошачьи глаза Душечки подчеркивают блестящие камушки оттенков зелени в многочисленных кулонах, в серьгах и колечках. Все украшения пани Новак кажутся старинными и очень ценными, но будь у нее такие, разве стала бы она работать в школе? Наверняка все это была «хорошая бижутерия» – так мама называет подделки. На ком угодно другом все эти блестящие вещи смотрелись бы как украшения на рождественской елке, но только не на пани Новак – она будто родилась в них.
Внешне пани Новак все та же – в старомодной блузке под вязаной кофточкой на пуговицах, в узкой черной юбке и туфлях на каблучках-рюмочках. Но взгляд какой‑то другой.
– Чем обязана? Насколько я понимаю, – пани Новак подняла к глазам запястье и глянула на часы, – у вас сейчас едва начался предпоследний урок.
– Я… У меня… – От неожиданно ледяного тона Душечки у меня перехватило горло, и все слова как‑то умерли.
– Какие‑то жалобы? – Пани Новак откинула со лба пушистую светлую челку и глянула на меня свысока.
– Г-голова… болит.
– Состояние вашей «головы» начинает меня беспокоить, панна. Сегодня после уроков вам следует обратиться к семейному доктору. Попросите родителей вызвать его на дом, он должен выписать рецепт. Если мои средства не помогают, я больше не могу нести ответственность за ваше здоровье.
– Но…
– Вам, очевидно, нужна записка, освобождающая вас от занятий? – осведомилась пани Новак, складывая руки на груди. – Увы, и здесь я не могу вам помочь. После гибели ученика директор лично приказал никого не выпускать посреди дня. Возвращайтесь в класс, панна Бергман.
Сама Душечка не тронулась с места, ожидая, пока я уберусь восвояси, поджав хвост.
– Я пришла поговорить, – взмолилась я, – только поговорить!
Душечка дернула уголком рта и вынула из кармана кофточки длинный ключ от фельдшерской. Замок со скрежетом открылся, и пани Новак шагнула внутрь кабинета. Но вместо того, чтобы впустить и меня тоже, она бросила через плечо:
– Не представляю, какие у нас могут быть общие темы.
И закрыла дверь прямо у меня перед носом.
Какое‑то время я стояла на пороге медицинского кабинета, не зная, что делать дальше. В руках у меня медленно сминалось новое синее пальто, подгнивало в портфеле надкусанное яблоко. Каблуки пани Новак невидимо выстукивали за белой крашеной дверью. Ножки стула проехались по полу, тихо брякнула стеклянная дверца шкафчика с лекарствами. Через минуту все стихло. А я все стояла и стояла, не в силах двинуться с места, будто ждала, что пани Новак передумает. Выглянет в коридор, увидит меня и смешно закатит глаза. И скажет что‑то вроде:
«Я так старалась, а ты не поверила, маленькая хитрюга! Ну, хорошо, заходи уже поскорей! Выпьем тоника, и ты все-все мне расскажешь».
Но пани Новак не передумала. Она совершенно точно меня не разыгрывала. После всего, что случилось, она решила больше со мной не общаться.
Что же я наделала? Это что, из-за моих прогулов? Или из-за того, что я выбросила ее записку для родителей? Или… Или же это как‑то связано со смертью Павелека? Но как?