Мужчина был опрятно одет – в полосатый костюм и темно-коричневое пальто, на голове у него была шляпа, а над верхней губой красовались тонкие усы. Он что‑то весело заговорил, отклонившись назад и разглядывая Душечку с явным удовольствием. Еще бы! Душечка, пусть и не походила на рисунки из модельных журналов или красоток в витринах фотоателье, была очень хорошенькой.
Но ей совсем не понравилось то, что этот мужчина ей сказал. Нас разделяло примерно пятнадцать шагов, но я расслышала обрывок ее фразы:
– …и ты сожрешь свои причиндалы.
Что это?.. Что это значит?!
Мужчина дернулся, переменился в лице и вскочил со скамейки. Проговорил еще что‑то невнятное и опрометью бросился прочь, прямо в мою сторону. От страха я не могла и шелохнуться, но он или не заметил меня, или не придал моему затаенному присутствию никакого значения. Проносясь мимо, он зло пробормотал: «Сумасшедшая, определенно!» – и вскоре скрылся из виду.
Когда я обернулась, пани Новак на скамейке тоже уже не было, только вяло покачивался на ветру скомканный бумажный пакетик, забытый на сиденье. Я вышла на открытое место и заозиралась. Нет, нигде нет! Бросилась в одну сторону, в другую… Боже, только не это! Я зашла уже слишком далеко, чтобы ее потерять! Я… Я даже не знаю эту часть города!
Но удача – ее лиловая шляпка вновь показалась, уже на другой стороне улицы. Снова пришлось лавировать мимо людей и машин. Гарью и горючим пахло нестерпимо, а еще потом навозом и какой‑то неопределимой грязью. Здесь мне не помог бы и след из сдобного запаха, оставалось лишь верить моим слабым глазам.
Я шла следом, стараясь не потерять лиловый маяк за чужими спинами, ведь все вокруг были выше меня ростом. Все, кроме пани Новак.
Вскоре мы вышли на какую‑то улицу, где было поспокойней. Никто никуда не метался зачумленными толпами с тюками и тележками. Никто не пихал меня в плечи, не отдавливал ноги.
Пани Новак шла все дальше, а мне оставался всего один рывок, чтобы нагнать ее. Всего один, я даже не успею запыхаться. Ей придется меня услышать! А потом, конечно, объяснить, как отсюда выбраться…
Я прокашлялась и пошла вперед, для чего‑то вытянув перед собой руку, готовая в любой момент ухватить Душечку за рукав пальто. Но тут мне в лоб чуть не прилетело дверью. Наученная школьным кошмаром, я вовремя отскочила, по привычке проверила очки на носу.
Еще одно препятствие! Что же это? Задрав голову, я увидела вывеску почтового офиса.
Интересно, пани Новак решила отправить письмо или посылку? Или, может, получить?
Через несколько минут дверь снова распахнулась. Пани Новак прижимала к груди объемистый пакет, как будто набитый писчей бумагой. На конверте синели несколько штемпелей и пестрела целая россыпь марок. Видимо, пакет пришел издалека. Из Варшавы, а быть может, даже из-за границы. Маме иногда приходят такие пестрые конверты от ее друзей.
Пани Новак переменилась вновь. Теперь она была не просто серьезной или грустной. Она вся подобралась, напружинилась. Как‑то по-звериному повела головой, оглядываясь.
Меня вновь обуял страх. Такой, будто мы играем в прятки и я прячусь от вóды, но, если она меня найдет, произойдет нечто худшее, чем проигрыш. Я прижималась спиной к отсыревшей штукатурке за углом почтового здания, а внутри громыхало, дергалось и скручивалось в узел. Руки и ноги похолодели.
Глупая, глупая! Перепугалась, как маленький ребенок! Это же твоя наставница, пани Новак, твоя старшая подруга. И последний час ты шла за ней по пятам, чтобы вымолить прощение за свою же детскую глупость! Нечего бояться, кроме стыда, а стыд пройдет.
Я сжала кулаки и решительно вышагнула из своего последнего укрытия, чтобы предстать перед глазами Душечки. Пусть она надо мной посмеется. Я даже зажмурилась.
Но никто не издал и звука.
Я открыла глаза и поняла, что вновь ее упустила.