Потом мать Татьяна провела для меня обзорную экскурсию по квартире, где не оказалось ни одного прямого угла. Квартира состояла из множества завихрений и закутков небывалой обшарпанности; но присутствовал и незримый величественный дух, излучаемый наружными стенами. Комнат насчитывалось всего четыре. Декорированную стараниями многих десятилетий под спектакль «На дне» кухню венчала уходящая куполом под потолок газовая колонка с двумя вызывающе торчащими рычагами. Какого только жилья ни насмотревшись в недавнем прошлом, я, грешным делом, думала, что подобного коммунального раритета в Москве уже не осталось. «Вам сколько понадобится на интервью? Получаса хватит? Я тогда подожду». Тома осталась курить на кухне. Мы с матерью Татьяной уединились в их с Виталиком двухкомнатном смежном отсеке. Виталик, на мое счастье, отсутствовал.
Формула «пессимист – это хорошо информированный оптимист» в случае с матерью Татьяной не работала. Она оказалась оптимисткой широкого профиля с далеко простирающимся кругозором. Покончив с обязательными вопросами-ответами, мы перешли к вольной беседе, которая на самом деле составила основную сущностную ценность интервью. Не обошлось без обсуждения Эдипова комплекса. «Вот Набоков Фрейда терпеть не мог, называл «венским шарлатаном». Я комментарий Набокова наизусть помню: «Пусть простаки и чернь продолжают верить, будто любые раны разума можно исцелить ежедневными припарками из древнегреческих мифов на интимное место». Здорово сказано?! У меня память – во! – мать Татьяна задрала вверх большой палец. – Меня, кстати, маленький Виталик лишний раз за грудь никогда не хватал и к Можжухину не ревновал. Так что Эдипов комплекс – полная, на мой взгляд, херня. А потом, мы же с Можжухиным хипповали. Первая волна хиппи. На «Психодроме» на Моховой в 68-м познакомились. В 70-м годовалый Виталик в холщовом рюкзаке за спиной, там же, в специальном накладном кармане, термос с бутербродами, все как положено. В 71-м нашу веселую лавочку гэбэшники разогнали, но дух свободы в сердцах остался!»
С матерью Татьяной мы в целом нашли общий язык. Например, в том, что система запретов и так называемых общественных норм – палка о двух концах. Именно общепринятые табу, выработанные человечеством на протяжении столетий, создают интеллектуалов, но одновременно и невротиков, если не сказать хуже. Век, страна, строй, религиозные предпочтения значения не имеют. Человечество вечно выбирает путь в никуда. Где пролегает золотое сечение между нормой поведения и внутренней психологической свободой, не знают ни христиане, не исламисты, ни буддисты, ни атеисты. Тем более не знал Зигмунд Фрейд. Духовный гомеостаз не обретен, даже не нащупан никем. Сплошное блуждание впотьмах.
– Ну, вы еще долго? – заглянула к нам истомившаяся ожиданием Тома.
– Все, мы закончили, – ответили мы с матерью Татьяной. Время нашего общения, оказывается, перевалило за полтора часа.
– Томка, останься, лет сто не виделись, посплетничаем, – бодро предложила ничуть не уставшая от интервью мать Татьяна, словно в ней жило несколько молодых веселых Татьян. (По совету Томы я привезла ей бутылочку виски в знак благодарности.)
Тома, конечно, осталась.
Закрывая за мной входную дверь в драном дерматине с торчащей из дыр грязной ватой, снова чуть приплясывая и хихикая, мать Татьяна ввернула цитату из Мераба Мамардашвили: «Онтологическая ситуация человека есть ситуация упрямой слепоты!»
С записанным на диктофон интервью я ехала домой и думала о том, что не только человечество упрямо и слепо выбирает путь в никуда, но и некоторые мужчины с завидной регулярностью выбирают один и тот же тип женщин. Например, Можжухин. Мать Татьяна и Тома были очень схожи по темпераменту, по психотипу. Конечно, Тома, несмотря на былой круг общения, могла и не знать, кто такой Мераб Мамардашвили, и не обязана была запросто цитировать Владимира Набокова. Но обе были легкие, остроумные, ироничные, незлобивые. Какова же пергидрольная Элеонора, оставалось только гадать.
Вскоре Лёнчик женился на девушке по имени Венера. Они поселились в его комнате на «Динамо». И я наконец увидела, как Тому кто-то откровенно бесит. (Мужа сотрудницы Леры Степана в расчет брать не станем.)
– Никогда за собой унитаз не почистит, зараза! Запрется в ванной часа на два, будто десять негров пытаются добела отмыться. А у самой на башке вечное воронье гнездо. Пойдем, пойдем, я тебе покажу, – настаивала Тома в мои приезды, когда молодых не было дома. Мы останавливались на пороге комнаты Лёнчика, вовсе не из-за скромности, просто ступить там реально было некуда. – Вот, любуйся, каждый сантиметр своим вещизмом заполонила! Колготки соплями на компьютере висят. Только люстру пока не использовала. Венера, ее мать… Чемоданов пять штук. Скажи, куда ей столько чемоданов?
Но даже в эти минуты в Томином голосе не было ни грамма агрессии.
Как большинство современных леди, готовить еду молодому мужу Венера не стремилась. Зато у нее имелось три высших образования. Одно из них, как не трудно догадаться, было юридическим. Но трехкратное образование не способствует уюту домашнего очага. Регулярно варганила им обеды и ужины, естественно, Тома.
Конфликт все-таки зрел. Тем более, войдя в штопор, Тома могла сказануть что угодно. И однажды, посетив после Венеры туалет, Тома выкрикнула в ее адрес очень жесткую фразу. «Представляешь, когда протрезвела, Лёнчик сказал, никогда мне этого не простит».
Оскорбленная чета, собрав чемоданы, съехала в съемную квартиру. Общаться с Томой они перестали. Смятенная душа Томы разрывалась: «Наверняка каждый день заказывают пиццу с заскорузлой колбасой или суши с протухшими рыбьими ошметками. Желудок ему окончательно испоганит, юристка… (последовало краткое прилагательное на букву «х»), а у него с детства пищевая аллергия».
После перелома руки и повреждения пальца она больше не могла тянуть стекла в патоморфологии. Еще до женитьбы Лёнчика уволилась из лаборатории. Какое-то время (тщательно от меня скрывая) мыла полы в торговом центре на «Павелецкой», где не требовалось снайперской точности. Усыпляла мою бдительность тем, что на финансовые поруки ее взял Лёнчик, повышенный журналом «Клаксон» в должности и зарплате. После того как молодые покинули квартиру, она решила сдать освободившуюся комнату. Откуда возник арендатор Бесики, сказать не берусь. Бесики – грузинское уменьшительное от грузинского Бесарион, иногда Виссарион. Со слов Томы, при знакомстве Бесики красочно обрисовывал ей улицу в Тбилиси, названную в честь его тезки поэта Виссариона Габашвили, значит, косвенно и в его, Бесики, честь. Он целовал Томе руку и клялся, что будет тише Арагви и спокойнее Куры, вместе взятых. «Слушай, – недоумевала в разговоре со мной Тома, – реки вроде горные, порожистые, вовсе, по-моему, не тихие, особенно, насколько я знаю, Арагви. Он на что намекает, к чему меня готовит?»
Совсем скоро к Бесики приехал (почему-то из Израиля) «немного» погостить его брат, следом оттуда же прибыла жена брата и какой-то еще четвертый родственник. «Калбатоно Тамара, царица ты наша, не переживай так… Мы и на твою долю приготовим, пальчики оближешь!» Поцелуи рук с приездом четвертого родственника удесятерились.
Постепенно Лёнчик и Венера все-таки с Томой помирились. Думаю, важнейшую роль в перемирии сыграла любовь Венеры к ранее приготовляемым Томой блюдам (еда у нее действительно получалась божественная, ее жаренные в сливочном масле яблочные и грушевые дольки, подаваемые к мясу, забыть невозможно).
Вдохновленная перемирием, болеющая душой за здоровье Лёнчика, Тома систематически стала ездить в съемную квартиру готовить им обеды. Докладывала мне:
– Надо же бардак перед готовкой разгрести, лобное место под продукты расчистить. Представляешь, у них даже ершика для унитаза нет. Мотивируют его отсутствие тем, что на нем микробы скапливаются. Ужас что творится. У самих на кухне полная антисанитария. А тут недавно Венерка собирается на работу и говорит: «Тетя Тома, Лёнчик сегодня дома работает, может, вы с ним окна помоете, пока меня не будет?»
ebooksa