Постепенно всплыли еще две детали уже более взрослых Томиных лет. «Мы с Фиркой – была у меня близкая подруга Эсфирь, тоже в тусовку бабы Нади вхожая – ездили иногда в валютные “Березки” по нескольким адресам, кое-что по просьбе бабы Нади покупали. Ее бесполосными капиталистическими чеками снабжали – кто, не знаю, если честно. Кроме Цветаевой и Пастернака, там томики ее любимого Оси можно было купить. Выходим один раз с заказиком, закуриваем, подходят к нам двое в кожаных тужурках: “Откуда у вас чеки, девочки?” “От Надежды Яковлевны Мандельштам”, – отвечаем. Двое, одинаковы с лица, буквально в воздухе испарились. Ее имя магически подействовало. Баба Надя в минуты щедрот и приличного настроения вполне по-матерински к нам с Фиркой относилась, чеки на модные шмотки подкидывала. Фире особенно перепадало. Я брать стеснялась. Мы с Фирой в Институте проблем передачи информации РАН тогда работали, в разных отделах; модные обе были девахи. Фирка кое-что из купленного в “Березке”, не подошедшего ей, мне задним числом предлагала. А у меня и без нее классный был прикид благодаря отцу. И возможность в гастрономе ГУМа спецзаказы получать, где всем заведовал отцовский друг. Приносила бабе Наде копченого угря из заказов, она его очень любила. И в продуктовую “Березку” на Большой Грузинской с Фиркой тоже вместе ездили. К бабе Наде кто только пожрать не шлялся. Один математик с женой (была названа известная фамилия) все время бабу Надю объедали. После них как Мамай прошел. В нашем институте, кстати, работал. Заглядывает как-то ко мне в лабораторию: “Какая же ты стерва, Томка! Пять рублей на кухонном столе у Н. Я. зачем оставила и записку “Гофманам на пропитание”? Сотрудники моей лаборатории меня, между прочим, “честью и совестью коллектива” звали (подмигивание), это так, на заметочку». (Фамилию в исторической записке на всякий случай я изменила, хотя с подлинной она созвучна.)
– Хочешь еще прикол?
– Спрашиваешь! Естественно.
– Начальница отдела кадров в нашем институте была – Татьяна Кондратьевна Засимова, легендарная личность. Заведующий биолабораторией удивлялся, куда спирт все время исчезает. А Татьяна Кондратьевна не стеснялась. В зюзю пьяная ложилась на стол в кабинете директора, когда он отсутствовал, и начинала обзванивать сотрудников-членкоров, требовала от них накрытия богатых столов, чтобы они на ее воображаемых поминках речи в ее честь репетировали. Она же понятно из какой структуры была. Попробуй откажи ей. Лишишься регалий, по миру с сумой пойдешь – это в лучшем случае. И вот собирались наши знаменитые академические евреи, накрывали столы и толкали речевки в честь будущих поминок Татьяны Кондратьевны. А она на карандашик всех брала.
– Да ну тебя, Тома, сочиняешь.
– Ты что?! Вот тебе истинный крест!
Думаю, способность Томы не блюсти границ в своих острых высказываниях и не падать ниц перед любыми авторитетами частично проистекала именно из среды отчаянной «бабы Нади». Но нужно отдать должное и ее величеству Природе, подарившей Томе врожденные базовые черты. Эти черты, сохраненные ею по жизни, вызывали мое безусловное благоговение. Поскольку никогда социальный статус человека не был определяющим и для меня. Ценность представляли совсем иные человеческие ресурсы.
С Можжухиным, кстати, Тома познакомилась в своем же Институте проблем передачи информации. Будучи талантливым технарем с Бауманкой за плечами, он работал в отделе робототехники. Нередко встречал Тому в институтских коридорах. Влюбился в ее длиннющие стройные ноги, в волшебную смугловатую кожу, а главное, в развеселый острый нрав. Спина у нее тогда была в порядке. Вся Тома была в полном порядке. Ухаживал Можжухин пылко и красиво, двухлетнего Лёнчика принял как родного, Альцгеймера в лице Лии не испугался. Ее болезнь тогда не приняла еще форму катастрофы. Лия вполне могла уследить за маленьким Лёнчиком и накормить его предусмотрительно приготовленным Томой обедом.
Мастерство словесного пилотажа Тома продолжала совершенствовать в профессорско-медицинской среде конца 80-х – начала 90-х, будучи замужем за Можжухиным. При перестроечном дефиците всего и вся и полном упадке медицины Можжухин занялся поставками в Москву архиценного импортного клинического оборудования. Людская смертность при развале Союза резко возросла. Медики повсеместно запаниковали. Реформирование не в первую очередь, но добралось и до медицинской сферы. Появлялись частные инвесторы, родился бартер. Со своим профессиональным чутьем и решительным нравом Можжухин попал в струю. Открытое им предприятие вступило в договорные отношения с несколькими крупными медицинскими институтами. На его пробивную силу и организаторские способности молились. Денег в семье появилось много. Дверь в квартиру на Ленинском, полученную путем обмена квартиры Томиных родителей и метров Можжухина, доставшихся ему после развода с первой женой, не закрывалась. Медицинская профессура ломилась к ним не только по деловым поводам, но и побарствовать за роскошным столом. Тома от души накрывала щедрые поляны и бдительно пополняла опустошаемые гостями тарелки. Успевала накормить деликатесами в отдельной комнате Лию, всячески избегавшую после смерти Надежды Яковлевны любых шумных компаний. (Единственная комната с дверью была обустроена именно под Лию. До момента, когда Лия откажется принять из рук Томы еду и скажет: «Уйдите, женщина, я вас не знаю», будет еще далеко.)
Разговоры во время бурных застолий велись откровенные. Традиционные медицинские байки, анекдоты про недавних руководителей страны, сдобренные крепкими напитками и не менее крепкими эпитетами, не смолкали. Коньяк, виски, водка лились рекой. Можжухин выстоял. Томе суждено было впасть в алкогольную зависимость.
Высшего образования она так и не получила. А когда? До двадцати одного года ухаживала за отцом. Не стало Героя Советского Союза, не стало преференций. Нужно было зарабатывать (жить на балетную пенсию матери не представлялось возможным). Творческое начало нарисовавшегося вскоре в ее жизни художника-дизайнера, отца Лёнчика, тоже требовало повышенного внимания. О первом муже Тома как-то мало распространялась. Сказала, что он родом из Литвы, хоть и Павленко. С отличием окончил отделение Вильнюсского художественного института. Познакомился с ней, когда она блуждала в поисках подарка для подруги на вернисаже в Измайлове, а он величественно стоял там со своими никем не покупаемыми работами и негромко предложил ей картину с надменной одинокой лилией – непорочно белой на иссиня-черном масляном фоне. Предложение выйти замуж сделал на третьем свидании. Бросил свой родной Каунас, переехал жить к Томе с Лией на Ленинский проспект. Возлагал надежды на творческо-карьерный рост в Москве. Прожили они вместе всего ничего. Его психика, впитавшая тонкий прибалтийско-европейский воздух, не выдержала испытания еврейской тещей с развивающимся Альцгеймером. Да и появившийся на свет Лёнчик любил громко поплакать. Художнический, дизайнерский, оформительский дар мужа требовал уединения, сосредоточения на себе, созерцательного покоя. Он часто запирался в ванной комнате, где только и мог отдаться рабочему процессу. Какие заказы он принимал и что оформлял, я не поняла. Поняла только, что заказов было мало. Как, собственно, и денег в ту пору. За пролетевшим как один день перерывом между замужествами последовало регулярное съестное обслуживание охочей до деликатесов, острой на язык медицинско-профессорской братии.
Хулиганский опус Владимира Маяковского был единственным из всей мировой поэзии, унаследованным Томой со времен застолий 90-х и выученным наизусть:
И все-таки она умаляла собственный творческий потенциал. В каком-то смысле она была заслуженной правопреемницей Маяковского. Словесным новоделом сыпала как из рога изобилия. Вот кое-что из самого приличного:
Почему компостер, возможно, поинтересуетесь вы. А потому ☺
Если бы только одним этим талантом обладала Тома… Судьба в образе Можжухина не дала развиться ее многочисленным талантам. Открыть, например, с интеллигентной подругой Ириной маленькое кафе-пекарню с домашней выпечкой (тогда в Москве их было раз-два и обчелся). Можжухин сказал: «Денег дать и организовать крышу могу, но вы с Иркой никакие не бизнесвумен, обязательно прогорите». Настаивать Тома не стала, хоть и была уверена: ни фига бы они с Иркой не прогорели. Один академик РАН – завсегдатай домашних застолий на Ленинском – при открытии под его патронажем филиала лечебного медицинского института в новом здании мечтал взять туда администратором именно Тому. «Лучше и ответственнее тебя я не найду», – сказал он. Можжухин и на это предложение наложил вето. «Кто будет домашними делами и Лией заниматься?» Авторитет Можжухина каждый раз укладывал Тому на обе лопатки. Она никогда не оспаривала его решений. К тому же Лия становилась совсем плоха. Правда, однажды вдруг как будто просветлела: «Не ломай ты так хребта на других, Томочка, побереги здоровье, побереги руки, полюби себя, дочь; жизнь одна». Тома от неожиданности ненадолго застыла, затем подлетела поцеловать мать, но к той уже вернулась отрешенность лица, она вновь уплыла в одной ей ведомый мир. В попытке подправить ей здоровье Можжухин устроил Лию в терапию больницы старых большевиков под патронаж знакомого завотделением. Была такая уникальная в своем роде больница № 60 в Новогирееве (теперь ее нет, снесли в 2019-м). Хотя Лия никогда не состояла ни в молодых, ни в старых большевичках, в приемном покое по блату прошла по статусу вдовы Героя Советского Союза, инвалида и персонального пенсионера. Там-то, в палате терапевтического отделения, Тома застала свою мать сидящей на полу совершенно голой, поливающей голову кефиром, старательно растирающей густые струи по плечам и груди – под взглядами зажавших ладонями рты натуральных старых большевичек. Завотделением по доброте душевной предложил Томе с Можжухиным: «Давайте переведу ее в отделение неврологии, она там быстро уберется». А Тома поначалу и не поняла значения слова «уберется». А когда поняла, от негодования потеряла дар речи и незамедлительно забрала мать домой. После выписки Лии был организован домашний уход высшего уровня с новыми вводными, соответствующими ее теперешнему состоянию.
ebooksa