Империя вампиров

По витой лестнице де Бланше и отец Лафитт проводили нас наверх, в сердце дома. Как ни старался я внимать только Сероруку, роскошь убранства очень сильно поразила меня. В годы после начала мертводня голод разорвал Нордлунд в лоскуты: гибли целые коммуны, города наводняли фермеры и виноградари и прочие – те, чьи источники пропитания и заработка увяли и сгинули, когда свет солнца померк. Пока мы не научились жить по-новому, людей спасло только то, что императрица Изабелла попросила мужа открыть императорские зернохранилища. А этот человек худые времена пережил в сытости, окруженный произведениями искусства, лакированным красным деревом и обширными рядами непрочитанных книг.

Однако все его богатство не спасло сына.

У двойных дверей де Бланше остановился.

– Моя супруга… не совсем в том виде, чтобы принимать гостей.

– Мы слуги Божьи, мсье де Бланше, – ответил Аарон. – Не переживайте.

В голосе де Косте я услышал особую интонацию, заметил в его бледно-голубых глазах хищный блеск – это он пустил в ход дар крови Илон. Среди вампиров Илоны слыли Шептунами и по способности влиять на чужие чувства равных себе не имели. Аарон этот дар унаследовал от вампира-отца, и вот сейчас под воздействием его голоса черты лица де Бланше смягчились. Пробормотав что-то в знак согласия, олдермен отворил двери; Серорук кивнул де Косте и вошел в комнату; я – следом за ним.

Ревущее в камине пламя отбрасывало красноватые отблески. Стеклянные двери балкона были распахнуты, но шторы – задернуты. Мраморная каминная полка. Золотая отделка. Я уловил запахи пота, болезни и сушеных трав. Обложенная горой подушек, на величественной кровати под балдахином восседала женщина на грани смерти.

Ее кожа походила на вощеную бумагу, впалая грудь быстро, точно у раненой птахи, вздымалась и опадала. В комнате было сильно натоплено, однако сорочку на женщине зашнуровали под горлышко, и все равно супругу олдермена, даже под одеялом, трясло.

Серорук пересек комнату и прижал ладонь с семиконечной звездой к ее землистого цвета лбу. Не открывая глаз, женщина громко застонала.

– И давно она так себя чувствует?

– Семь ночей, – ответил де Бланше. – Какие только настойки и лечения я не попробовал, но с каждым днем моей Клодетт становится хуже, как до того нашему Клоду. Боюсь, что скоро моя супруга последует за сыном в могилу. – Сжав дрожащие руки в кулаки, де Бланше обратил взгляд к небу. – Где я нагрешил, коли Ты подвергаешь меня такому наказанию?

Серорук зажег небольшой букетик халезии и поместил его на каминную полку, бормоча молитву и глядя, как он тлеет. Затем достал из бандольера пригоршню мелкой металлической стружки и стал рассыпать ее по полу вокруг кровати, изучая получившийся рисунок.

– Что это, брат? – спросил священник.

– Металлическая стружка. Дивный народец оставляет следы, на которые ни за что не ляжет холодное железо. Скажите, мсье де Бланше, вы не замечали, чтобы ближе к полуночи огни в вашем доме приобретали голубоватый оттенок? Возможно, скисает молоко по утрам или петухи кукарекают на закате?

– Нет, брат.

– Не приходят ли к поместью худородные звери? Черные кошки, крысы и прочие?

– Ничего такого.

Серорук поджал губы. Пока что он исключал прочие варианты: ведовство, фей и прислужников падших.

– Прошу меня простить, мсье, но я должен осмотреть вашу супругу. Боюсь, для вас это будет неприятное зрелище, и я пойму, если вы захотите обождать снаружи.

– На это я не пойду, – приосаниваясь, ответил олдермен.