Империя вампиров

Габриэль кивнул.

– Мы называли это «облачиться в серебро». Трупу скромность ни к чему, а если враг способен ударом кулака проломить сталь, то к чему вообще броня?

– А что же рабы? Уж они-то пользуются клинками и прочим примитивным оружием.

– Лакеи нас не тревожили, холоднокровка. Нас волновали хозяева. Отчего люди гибнут в сражениях? Почти все они мрут уже после: убивает не удар клинка или стрела. Убивает кровотечение. Мы были бледнокровками. Мы исцелялись. Так что если разозленный, натренированный раб с отличным острым палашом и представлял угрозу, то она меркла по сравнению с перспективой увидеть собственное сердце в руке у нечестивого подонка, который, сука, вырвал его у тебя из груди.

Не то чтобы эгида делала нас неуязвимыми, она просто служила проводником, через который сила Божья являла себя на поле брани. Свет эгиды выжигает нечисти глаза, а прикосновение к ней опаляет их плоть. Она – как броня из ослепительной веры, которая не дает примериться и безнаказанно ударить по нам как следует. Наши татуировки были подобны лезвиям, и в сражениях с феями, закатными плясунами и холоднокровками нам они требовались все до последней. – Габриэль откинулся на спинку кресла. – Ну, теперь-то можно продолжать рассказ? Или, сука, сам хочешь его поведать?

Жан-Франсуа махнул пером.

– Изволь.

– Ладно.

В общем, Серорук спустился в некрополь, мы с де Косте переглянулись. Сказать было нечего, и Аарон остался у закатной двери, а я поплелся вниз, к рассветной. Устроился в ожидании там.

Чувства бледнокровок и в обычные-то времена остры, а когда в тебе доза санктуса, то весь мир буквально оживает. Я слышал город выше по склону: громыхали по мостовой телеги, упражнялись в соборе хористы, ревел голодный ребенок. В хмуром небе нарезал бесконечные круги Лучник. Смердели покрытые «Жупелом» ступени прохода, но за амбре «Мертводуха» я не слышал собственного запаха. Пояс оттягивал Львиный Коготь. Я снова и снова читал слова, выведенные над калиткой некрополя, цитату из книги Спасителя:

Знай только радость в сердце, благое дитя, ибо в этот день ты средь живых.

В тишине прошло десять минут. Потом двадцать. Я приблизился к проходу, склонив голову набок и прислушиваясь, но изнутри доносилась только слабая капель где-то внизу.

– Что-то он долго! – крикнул я.

Де Косте, нарезавший узкий круг на месте, поднял взгляд.

– Расслабься, пейзан. Серорук – охотник осторожный. Если сам не жив, то и нежить не убьешь.

Я кивнул, но волнение никуда не делось. Я чувствовал себя не у дел, превратившись в тугой клубок нервов и неспокойной энергии. Кошку с длинным хвостом, что забралась в комнату, полную кресел-качалок. В моих жилах горел печально известный огонь северянина…

Из крипты вдруг донесся слабый звук.

– Ты слышал?

– Что?

Я вернулся под арку и прищурился, рассматривая ступени.