– Оссийцы жили при матриархате… по крайней мере, пока их раз семнадцать не встряхнули Дивоки. Да, вся эта область принадлежала империи, и Александр Третий номинально правил ею, однако отдельные феоды подчинялись женщинам. Советом кланов руководили почтенные дамы, и мужчины, когда брали жен из других кланов, перенимали их фамилию.
– Какая просвещенная культура, – пробормотал вампир.
– Смотря кого спросить. Племена погрязли в поклонении старым богам. Женским ипостасям Ветра, Охоты, Лун. Эта практика называлась
Габриэль откинулся на спинку кресла и отпил вина.
– Старые обычаи продолжали жить лишь в самых дальних уголках страны. Это религия старого мира: культы
– Кланы вроде Дуннсар? – спросил Жан-Франсуа.
Габриэль кивнул.
– Кланы вроде Дуннсар.
– Выходит, твоя подружка Сирша была из… ведьм-фей?
– Ну… – Габриэль пожал плечами. – Магия бывает разная. Вот только в Доброте не было ни унции серебра, хотя ее лезвия входили в неживую плоть, как член Филиппа Первого – в его любовниц. И мордашку юная Сирша не просто так себе расписала. В татуировках есть сила, холоднокровка. Не только в серебрёных.
Если удавалось, мы вставали лагерем на возвышенностях: погода с каждым днем делалась все хуже, но с высоты мы хотя бы могли заметить нежить. В темноте эту погань видели только мы с Фебой, а зажигать факелы было глупо. Вот мы и останавливались на привал по ночам, спали урывками. Разводить костер для готовки тоже не рисковали, так что еда стала еще одним отвратным моментом похода. И знаешь, что было хуже всего? Отчего я ссал сосульками?
– Страх, что за вами идет Дантон? – подсказал Жан-Франсуа. – Что ты ничего не знал о той высококровке в маске, хотя сама она тебя знала прекрасно? Что инквизиция по-прежнему вас преследовала, хотя вы от самого Юмдира их не видели и не слышали?
– Нет, – фыркнул угодник. – У меня заканчивалась водка.
Я сидел на ветке древнего дуба, поставив рядом бутылку и тихонько ругался. Выбрал одно из десятка деревьев в роще на вершине неровного холма. Северный ветер дул так сильно и постоянно, что стволы согнулись, а кроны напоминали сбитые в сторону волосы, обвязанные лентами душильника.
– Ненавижу эту дырень, – бурчал я. – Ничего не растет, а если растет, то криво.
– Что это, Угодник?
Беллами, залегший веткой выше, кивнул на пергамент у меня в руке. На нем я кусочком угля закрашивал земли Кинн.
– Моя старая карта. Подсчитываю, сколько костей в этой игре упустил Александр.
– Знаешь, где мы? – спросила Хлоя с соседнего дерева.
Я пожал плечами, ведя пальцем вдоль темной линии на пергаменте.