Империя вампиров

Не было времени думать, горевать. Скаля окровавленные клыки, я лишь успел сломанной рукой дотянуться до дурацкого мальчишкиного кафтана, смять его вместе с жилеткой и сорочкой и, невзирая на полыхнувшую боль, рвануть. Нить затрещала, лопнул шов, брызнули во мрак серебряные пуговицы. Диор, увлекаемый вниз моим весом, выскользнул из кафтана – волшебный он там или нет, – а Дантон, пошатнувшись и сжимая в руках лишь порванную одежду – иссиня-черную с серебряным шитьем, – бросил нам вслед ругательство.

В ушах у меня зашумел ветер.

В руках вопил мальчишка.

И вместе мы падали и падали вниз, во тьму.

XVI. То самое

– Мальчишкой я с сестрами, Амели и Селин, играл в одну игру. Называлась она Стихии. Сжимаешь кулак, считаешь – раз, два, три, – а потом показываешь что-нибудь: кулак – дерево, растопыренные кверху пальцы – пламя, плоская ладонь – вода. Вода побеждает огонь, огонь побеждает дерево, дерево побеждает воду. Я упал в воду с высоты в полтораста футов и теперь готов утверждать, что она побеждает почти все на свете.

Мы будто в камень врезались. Меня били старожилы крови Дивок, я принимал на грудь взрывы серебряных бомб, побывал внутри химического перегонного куба, когда ублюдок, который управлял им, взорвал его – тогда шарахнуло до небес. И вот сейчас говорю, что ничего подобного я прежде не испытывал. Будь я простым смертным – помер бы, и сказочке конец. Спета моя песенка. Но сломленный и истекающий кровью, я все же оставался бледнокровкой, а бледнокровку – как любил напоминать мастер Серорук, когда каждую ночь нарезал меня на лоскуты во время учебных поединков, – так просто не убить. Удар был оглушительный, он сотряс мне мозг, и черное обернулось ослепительно белым. Уверен, я потерял сознание, но лишь на мгновение – холод привел меня в чувство, и я очнулся – резко, будто по щелчку тетивы.

Кругом – внизу и наверху – царил ледяной мрак, но едва открыв глаза и барахтаясь в воде, я увидал мальчишку: лицо в ореоле пепельных волос, а сам он – как рыба без костей. Превозмогая боль, я обхватил его здоровой рукой за талию и отчаянно заработал ногами. Вынырнув, сделал судорожный вдох, насколько мне это позволяли сломанные ребра.

– Лашанс! – заорал я. – Лашанс!

Он молчал, не открывая глаз, а его голова безвольно болталась из стороны в сторону. Но все же он – о чудо! – еще дышал. Тогда я огляделся и в отчаянии позвал, перекрикивая шум реки:

– ХЛОЯ!

Сестра не отвечала, ее нигде не было видно. Если бы я бросился искать ее под водой, то утопил бы мальчишку, а если бы мы остались в ледяной воде, то он и сам превратился бы в сосульку. И тогда я, позвав Хлою последний раз и смаргивая слезы, покрепче ухватил Диора и поплыл. Подальше от утесов, от бойни в Сан-Гийоме и несчастных бедолаг, растерзанных Дантоном. Я ведь их всех предупреждал, и Хлою тоже, но сейчас не собирался думать об этом – о том, как Сирше разорвали горло от уха до уха, о распахнутых глазах Беллами, которые уже ничего не увидят, и о Рафе, этом несчастном, умершем от клыков Дантона и с именем Бога, что подвел его, на устах.

Я плыл, оставляя за собой кровавый след в воде, измываясь над собственным протестующим телом. Утешала лишь знакомая тяжесть у бедра: пока я плыл к берегу, Пьющая Пепел била меня по ноге. Я всех потерял, но хотя бы сохранил меч. А когда мальчишка вздрогнул и зашелся кашлем, выплевывая воду, и с его синюшных губ слетел слабенький стон, я понял, что у меня остался еще и…

– Лашанс.

Он снова застонал.

– Держись за меня, малец.

Не поднимая отяжелевших век, Диор вяленько вцепился в руку, которой я обвил его грудь. И пусть он боялся воды, пусть он знал, что пойдет ко дну камнем, отпусти я его, он не трясся – даже от холода.

Диор Лашанс был кем угодно, только не трусом.

Наконец мы добрались до мелководья и я, встав на ноги, закинул мальчишку на плечо. Он все еще не пришел в себя после падения, и пепельные волосы жидкими локонами облепили его лицо. Спасая мальчишку из хватки Дантона, я сорвал с него всю одежду выше пояса, а значит, скоро мелкий паршивец должен был окоченеть. Поэтому, поднявшись на лесистый берег, я опустил его на землю и прислонил к старому гнилому дереву. Потом, морщась от боли в пока еще не сросшемся запястье, сбросил с себя пальто.

И увидел…