У Аргайла от гнева задрожали губы.
– Ты нарушил священный обет Сан-Миш…
– Обетов я не нарушал. Я клялся не любить женщин, и в этом остался верен слову.
– Возлежать во грехе до брачного обета – уже грех! Но возлежать с мужчиной – грех вдвойне! – прокричал Талон. – Да еще, сука, на священной земле! Когда в долине внизу расположилась лагерем императрица! Ты всех нас покрыл позором, членосос и выблядок!
Толпа согласно зарычала. К нам поднимались волны черного прилива.
– Это смертный грех, Батист, – угрюмо произнес Халид. – Этим ты проклял свою душу.
– Я знаю, так говорится в Заветах, настоятель, но в Судный день судьбу мою решит Господь и никто другой. – Юный кузнец взглянул на возлюбленного, и от боли в его глазах у меня защемило сердце. – Аарон не виноват. Он был слишком пьян и от боли после игл у него помутилось в голове. Он сам не ведал, что делает. Молю вас простить его.
Барчук стоял, потупившись. Все, чего ради он так старался, повисло на волоске. Даже жизнь его оказалась на грани. В этот момент он вновь перенесся на мост в Косте, когда Лаура Восс с улыбкой огибала наш круг света.
Аарон покачал головой. Собрался, будто приготовился бить.
– Нет, – прошептал он.
– Аарон… – взмолился Батист.
– Нет, – повторил де Косте, глядя на Халида с Аргайлом. – Батист лжет, дабы спасти меня от наказания, но делает он это из любви. И я тоже люблю его, – проговорил он, перекричав гомон толпы. – Это, мать вашу, не грех!
– Шлюхины дети! – выкрикнул брат Шарль.
Брат Алонсо проорал:
– На мост их!
Толпа двинулась к ступеням оружейной. Я попытался сдержать их, кричал, но тут Батиста с Аароном грубо схватили, на них градом посыпались удары. Халид закричал, призывая к порядку. Я сам отмахивался и отбивался; разразился хаос, и тут – БАХ! – прогремел выстрел.
Воцарилась тишина. Обернувшись, я увидел Серорука, сжимавшего в руке дымящийся пистолет. Его глаз был налит кровью и глубоко запал, но рука оставалась твердой.
– Окститесь, братья!
– Они грешники, брат! – зло ответил Мелкий Фил. – Ублюдки, клятвопреступники!