Железо не ранит бледнокровок так, как серебро, но к тому времени я – оголодавший, ослабленный – готов был сломаться. Раны на мне не затягивались, а сочились, как у хряка на бойне. Я дергался в цепях, пока не порвал кожу на запястьях и кровь не потекла вниз по рукам, ляжкам, собираясь в лужицы на полу. Легкие мои все это время наполнял запах санктуса.
За всю жизнь я такой голод испытывал лишь однажды. Простой человек подобных мучений и вообразить не в силах. Курильщик, пьяница или опийный наркоман даже близко их себе не представит.
Жан-Франсуа поджал губы и тихо произнес:
– Зато я представляю.
– Я не сомневался, что она врет. Успел узнать Диор, чтобы понять: эта девочка – не хладнокровный убийца, а если кто-то выдал ее инквизиции, то это было не признание, а предательство. И тогда я вспомнил, что Диор сказала мне в пещере – о том, как все ее бросают.
А ведь и я ее бросил. Меня слишком плотно окутывал собственный мрак, и потому я был готов отвернуться от девчонки, как прочие. Тогда же осознал, что получил самый важный урок, урок, который усваивается через испытания льдом и пламенем. И который мне стоило вырезать у себя на костях кровью и серебром.
– Что еще за урок? – спросил Жан-Франсуа.
Последний Угодник хлебнул из бутылки и очень долго ничего не говорил.
– Я тонул во тьме, овеянный плотным запахом крови. Я держал за руку дочь. Ее мягкие пальчики касались моих мозолей, а в голове звенело эхо ее смеха. Во мраке передо мной возникло лицо Астрид: ее ресницы трепетали, будто она открывала глаза после сна. Алыми губами она прошептала два слова:
– Кто там?
Я сильно зажмурился, омытый кровью и запахом желания. Боль унялась, а ритмичные удары плети больше не секли мне истерзанную спину. Я поднял взгляд и сквозь вуаль пропитанных потом волос взглянул на хмурого мордоворота. Я чувствовал Талию у себя за спиной и готов был поклясться, что за вонью крови, кожи и пота угадывался аромат ее желания. Эта кровожадная сучка текла, как крыша в дождь.
Она остановилась и тихо повторила вопрос:
– Кто там?