– Мулы мне нравятся, – хихикнула девчонка.
– Ладно, только когда с рассветом башка у тебя затрещит по швам, не вали все на меня.
– Ладно-о-о, д-дуля, – пропела она, показав мне папаш.
– Который раз повторяю: мне всего-то тридцать два.
– Ты мне со своей бороденкой мозги-то не пудри, дедуля.
Я сердито поскреб отросшую за время дороги щетину.
– Говорю же, бритву потерял.
– Ну так подыщи новую, а то выглядишь как пес грабителя. – Она подняла стакан и осклабилась. – Неужто жена прощает тебе такое непотребство?
– Нет, Астрид такое терпеть не могла, – улыбнулся я. – Называла мои усы ересью.
Диор сморщила нос.
– Ты носил усы?
– После отповеди Астрид перестал.
Диор рассмеялась, а я налил себе еще.
– Это, знаешь ли, был один из многих талантов моей женушки. Она всегда знала, что сказать, лишь бы своего добиться. Она умела обвести меня вокруг пальца, и все стало только хуже, когда Пейшенс научилась тем же трюкам. Это она унаследовала от матери. От одного взгляда ее глаз я таял, как снег по весне.
Я рассмеялся, покачивая головой. Но, опрокинув в себя кружку, заметил, что Диор, посасывая губу, смотрит на меня как-то уж особенно странно.
– В чем дело?
– Разрешите пригласить вас на танец, мадемуазель?
Это к нам с низким поклоном подошел Батист. Диор перестала играть со мной в гляделки и, удивленно уставившись на кузнеца, потерла синяки на лице.
– Меня?
– Если вас это не оскорбляет. – Кузнец улыбнулся ей так, что и лед на Мер растаял бы. – Мое сердце принадлежит другому, мадемуазель Лашанс, но он не из ревнивых. Столь божественный цветочек не должен вянуть в уголке.