Малышка Хлоя Саваж.
Верующая до мозга костей.
Когда я взобрался, наконец, на вершину, за спиной еще стояла темнота. Если бы не кровь, которую мне дала сестренка, подъема я бы не одолел. И вот, собираясь с силами во внутреннем дворе оружейной, я оглядел древние постройки Сан-Мишона, Большую библиотеку, женскую обитель. Этому месту я вверил свою жизнь, а теперь собирался разрушить его. Даже когда меня выгнали из Ордена, я не желал ему конца и по-прежнему верил в их дело, но сейчас собирался сжечь его нахер дотла.
Уже выглядывал из-за края мира клочочек рассвета, и в любой миг колокола могли завести свою ужасную песню. Но лишь дурак идет на битву безоружным, а одна рука, сжимающая меч, стоит десяти тысяч, сцепленных в молитве.
Я, как когда-то в юности, влез на крышу оружейной. Покрытие заменили, но черепица все равно отходила легко, и вот я спустился внутрь и прокрался в кузню, где сперва согрел руки у горнила, выгнав холод из костей. Затем ступил в главный зал, заставленный рядами прекрасных мечей, которые выковали угодники, и взял там по одному в каждую руку. Первый был прекрасен: на крестовине ангел Гавриил, на клинке – знаменитый стих из клятвы святой Мишон:
А вот второй был просто чудом: на эфесе – ангел Манэ, обнаживший серпы, оскалившаяся мертвая голова и мрачное пророчество из книги Скорбей на полотне:
Затем я облачился в новую блузу, пальто, перекинул через грудь бандольер и натянул сапоги с посеребренными каблуками. И, словно возмездие из самой глубины преисподней, двинулся к собору.
Он вздымался к темному небу и, казалось, приветствовал меня злобным взглядом. В лицо мне дул северный ветер, и полы пальто хлестали по ногам. Ангелы в фонтане укоризненно следили, как я поднимаюсь по ступеням крыльца – не восточного, ведшего к рассветным дверям, а западного, идущего к закатным. Дверям для мертвых. Дважды меня оставляли те, кого я считал братьями, и теперь я готов был вернуть им услугу. Здесь и сейчас положить конец всему.
Изнутри доносился голос, возносивший молитву. Он принадлежал женщине, которую я учил фехтовать, женщине, которой я доверился, женщине, которую назвал другом:
– Из чаши священной изливается свет, и верные руки избавляют от бед. Перед святыми давший обет, один человек вернет…
От моего удара двери с грохотом распахнулись, и я вошел в собор. Хор смолк, а колокола зазвонили, люди в переднем ряду поднялись на ноги и уставились на меня: Финч, де Северин, новичок, серафим Аргайл и уйма кузнецов, дозорных и братьев очага и, наконец, Серорук – старик пораженно вытаращил свой бледно-зеленый глаз. Хлоя стояла в сердце собора, воздев руки к статуе Спасителя, и читала по старинной книге на пюпитре. Диор лежала на алтаре, связанная ремнями, как молодой угодник, готовящийся принять эгиду. Ее обрядили в белое, а пепельные волосы убрали с ярко-голубых глаз. Она смотрела на Хлою с безграничным доверием, но обернулась, когда я двинулся по проходу, сжимая в руках по мечу.
– Отпустите ее!
– Габриэль, – прошептала Хлоя.
– Габи? – нахмурилась Диор. – Какого…
– Диор, они хотят тебя убить!
– Во имя Вседержителя, прикончите его! – взревел Серорук.
На меня кинулось четверо угодников, и я мысленно поблагодарил ангела Фортуну за то, что почти все остальные сейчас пропадают на охоте – вряд ли бы я справился, окажись противников больше. Во мне горела кровь старожила вместе с яростью и гневом на этих подонков – братьев, с которыми я некогда сражался плечом к плечу и лил кровь и которые ныне вознамерились убить меня. Напали они не по одному, как показывают в пьесах, а всем скопом. Вот только проход был узок и пропускал лишь двоих в ряд. Первым был стремительный новичок, а рядом с ним шел де Северин, в руке которого заключалась сила Дивока. Но величайшим мечником Ордо Аржен я прослыл не только в трактирных россказнях да бардовских песенках – эту славу я честно стяжал. И сколь бы ни были эти два угодника-среброносца свирепы, сильны и быстры, оба остались лежать на черном каменном полу собора в лужах собственной крови и дерьма. Потом напал Финч – мелкий Финч, неотрывно смотревший на меня своими разноцветными глазами. Кровь Восс в нем с годами только сгустилась, и он полез ко мне в голову, пытаясь предугадать мои ходы, чтобы парировать их. Однако старый серафим Талон, при всех своих недостатках и слабостях, обучал меня на совесть: я окружил свои мысли стеной шума, оставив лишь крохотную щелочку, куда позволил Финчу заглянуть. Правда, финтить я не стал и ударил прямо; зря Финч готовил контрудар – мои клинки пробили ему грудь и брюхо.
В отчаянии, плюясь кровь, Финч зарычал и вынул из кармана проклятую серебряную вилку, ткнул было мне ею в горло, но я перехватил его руку и до хруста стиснул запястье. Сам вонзил эту вилку ему под челюсть, до самой ручки. Истекая кровью, Финч повалился на плиты пола.
ebooksa