Паучье княжество

Учителя.

Володя резво обернулся, окидывая его – приближающегося к ним широким и чеканным шагом – заинтересованным взглядом.

– Вам этого не дозволялось, – учитель говорил не громко, в словах не сквозило, как и обыкновенно, совсем никаких эмоций, но глаза…

Его глаза были способны заставить покрыться льдом сутулую служанкину фигуру. Обратить снегуркой, а затем расколоть вдребезги, как фарфоровую заморскую вазочку из барской опочивальни.

– П-простите-с, – Анфиса отшатнулась на добрый шаг от Маришки. – Вы изволили-с задержаться, и я…

– Пшла прочь! – прошипел Яков.

И Володя против воли почувствовал ядом растекающееся внутри уважение.

– Но…

Служанке вздумалось перечить – и то было презабавно. Никто никогда не выходил победителем из споров с господином учителем. А Анфиса… Анфиса много себе позволяла – вот что думал Володя. И это было престранно. И это… тревожило его.

– Спектакль окончен, – Яков начисто проигнорировал служанку, окидывая долгим взглядом собравшихся подопечных. – Всем спать.

Он шагнул к скамье, и приютские перед ним расступились. Яков схватил шиворот Маришкиной рубахи, болтающейся на пояснице, и рванул вверх:

– Поднимайся, – велел он, глядя прямо в её раскрасневшееся и влажное от слёз лицо. Она таращилась на него в ответ в немом удивлении. – Отправляйся в постель.

И если бы Володины брови могли подняться выше, оказались бы давно на макушке. Учитель…

Просто отпустил её.

И надо ли говорить, что такого никогда не случалось?

Ночью снег пошёл сильней. Белый, плотный саван укрыл все островки чёрной земли, что ещё виднелись днём. Теперь, если поглядеть в окно, можно было увидеть одни лишь оттенки белого и серого – и совсем никакого цвета, будто кто-то залепил окна полупрозрачной рисовой бумагой.

Настя уже спала, а вот Маришка всё никак не могла.

Она лежала на животе – спина, хоть и истерзанная куда менее сильно, чем обыкновенно, а всё же болела. Приютская не плакала – ни сил, ни слёз больше в ней не осталось. Она только смотрела стеклянными глазами в окно на крупные, будто перья, снежные хлопья. И почти не мигала.

А они всё падали и падали вниз.

Маришку съедала обида. Выжигала всё изнутри, оставляя только зудящую пустоту. Пустошь.