– Да завалите уже! – рявкнул Володя, и Маришка, вздрогнув, вскинула голову.
Дважды ему повторять не пришлось, вся обеденная зала вылупилась на него в полном безмолвии. Даже Настя перестала болтать.
– Не забывайся, щенок! – Анфиса приподнялась с учительского места, на котором с чего-то решилась сидеть.
Её лицо стремительно набралось краски, ноздри подрагивали от возмущения.
Приютский не одарил её даже взглядом. Он по-прежнему смотрел в свою миску. И только желваки, перекатывающиеся по щекам, выдавали, как сильно тот зол.
Маришка попыталась сглотнуть ком в горле, но тот всё никак не хотел проскальзывать ниже по глотке. Она не могла отвести глаз от Володи. В груди… глупо-преглупо затеплилась
Она успела вовремя пресечь это в себе.
Володя ничего больше не стал говорить. Не удосужился даже одарить залу взглядом – как бы сделал обыкновенно, желая увидеть воздействие, произведённое собственными словами. Продолжил молча сидеть, будто был здесь и не здесь одновременно.
И тогда понемногу сиротский гул стал возвращаться. Сначала они принялись перешёптываться, поглядывая на Володю хоть и с опаской, но до ужаса любопытно. Ежели что – они хорошо знали – он мог кому-то и засадить. Однако затем, определив, что никакой угрозы больше от того не исходит, приютские и вовсе загалдели во весь голос.
– Он заступится за тебя, – восторженно пообещала Настя, пихнув подругу в бок. – Я увег'ена, вот увидишь! И ты наконец пег'естанешь киснуть. Сег'ьёзно, на тебе лица нет. Нельзя так, ты показываешь свою слабость.
Анфису вновь поднявшееся возбуждённое жужжание, казалось, совершенно не тревожило. Маришка покосилась на неё и была неприятно удивлена, что взгляд, коим служанка окидывала обеденную залу, был далёк от раздражённого. Будто бы даже наоборот.
Она была… довольна?
«Ей будто то и нужно…»
В иной раз Маришка сразу же бы поделилась наблюдением с Настей. Но сейчас… Сейчас ни ей самой, ни подруге было совсем не до того.
Настино