Вокруг всё зашуршало, задвигалось. Послышалась возня, сдавленные рычания. И Маришка спрятала лицо в коленях, чувствуя, как натянувшийся подол становится тёплым и мокрым.
– Лгунья! – Маришка проревела это себе в колени, всё тем же не принадлежащим ей низким, каким-то утробным голосом.
А рядом визжала Варвара. И крики её то и дело сменялись короткими всхлипами. Она рыдала и вопила. Вопила и рыдала.
Маришка разлепила глаза и тут же сощурилась от резкой смены темноты и света. А когда снова открыла, всем, что она сумела различить в пляске силуэтов, смазанных стоящими в глазах слезами, было Варварино лицо. И перекосившая его гримаса ужаса. Рот, широко раззявленный, выдавал звуки такой невозможной высоты, что Маришка глохла. Варварины крики было нестерпимо слушать. Совсем невозможно.
Они сводили с ума.
Без раздумий Маришка лягнула погодку, и остриё каблука врезалось той в бедро.
И та взвизгнула снова. Но на этот раз коротко.
– Да заткнись ты уже! – еле слышно прошипела Маришка.
– Да вот же, – Маришка произнесла это прежде, чем осознала, что снова сидит в тускло освещённом подвале. И рука, тянущаяся к Настиной тетради, так и зависла в воздухе.
– Идёмте! – этот голос был в их комнате новым.
Голос был бесспорно знаком Маришке, но, казалось, она не слышала его целую вечность. Она сморгнула слёзы.
Над полулежащим господином учителем нависла щуплая Володина фигура.
«Откуда он взялся здесь?»
Приютская снова моргнула, и Настина коротко стриженная голова растворилась в воздухе, снова уступая место жуткой комнате. Варваре, Якову и Володе.
Все трое будто окаменели. Не двигались.
И Маришка никак не могла сообразить, что именно в представшей перед ней картине было не так. Хотя дело было, наверное, в том, что не так было совершенно всё.