Орган геноцида

В каждом лежали ошметки тел.

Я только мельком видел, как труп собирали из фарша. В лагере перед отправлением домой попалось на глаза, как ловко техники сопоставляют куски. Ведь надо из мяса слепить труп, чтобы дома показать родным. Техники распределяли органы по ДНК-маркерам и биркам с обмундирования. Чья кишка, чей палец, чья кожа, чей глаз.

Вот так в гробу постепенно оказывался готовый труп.

Пока нес, пытался разыскать в душе гнев. Товарищи погибли. Много товарищей. Самое время злиться. Наоборот, странно этого не делать. Надо кого-то ненавидеть. Солдат, которые на нас внезапно налетели. Или их нанимателя.

Но, как это ни ужасно, я не чувствовал ни гнева, ни ненависти.

Не поворачивая головы, я покосился на Уильямса, который нес гроб со мной вместе. На его лице я читал и негодование, и скорбь – все как полагается. Губы плотно сжаты, чувствовалось, что он готов придушить неизвестного врага. Я его скопировал и тоже поджал губы. Немножко нахмурился. Минуты три спустя почувствовал, что в душе и правда зашевелился гнев. Я еще не знал, на кого, но определенно чувствовал себя готовым ненавидеть.

Уильямс ненавидит за зло, причиненное товарищам, – наверное, это тоже форма совести? Ведь как еще можно пылать гневом не за себя, а за кого-то другого? За то, что дорогого тебе человека обидели?

Я такого не чувствовал. Да, грустно, но в гнев печаль не переходила. На кого мне вообще держать зло? На самих бойцов или кукловода, который их туда послал? Или вообще на Джона Пола?

Я опустел. Даже не знал, на кого обратить ненависть.

Разумеется, я никому не дал этого понять, ни товарищам, ни Уильямсу, ни полковнику Рокуэллу, ни психологу.

Всех выживших отправили в приказном порядке на консультации. Во избежание ПТСР.

Уильямс злился. Очень по-солдафонски бушевал, что никакой врач ему не нужен, лучше скорее узнайте, кто это сделал и пустите с ними разобраться. Говорил, что он не травмирован, просто очень зол на нападавших.

Я решил копировать его модель поведения, демонстрировал, что полон боевого духа. Однако нам напомнили, что в армии приказы не обсуждаются. Что мы элитные бойцы отряда спецрасследований, а значит, нам полагается соответствующее техобслуживание.

Я не нуждался в консультациях.

Я хотел воздаяния.

Человека, который бы воздал мне за все грехи.

Уильямс объявил, что он тут вместо психолога: завалился ко мне вместо того, чтобы провести время с женой и дочкой. Я гадал, что он задумал, на что приятель предложил золотой сет из пива, «Доминос» и кино. Ничего этого я особо не хотел, но не нашел повода отказаться, поэтому молча разрешил ему делать, как пожелает.

Точно, что-то такое он уже устраивал, когда не стало Алекса. Я вспомнил, когда открывал «Бадвайзер». Может, Уильямс и прав, что такие посиделки лучше консультаций. Каждый раз, когда на работе случался какой-нибудь кошмар, мы брали пиво, набивали пузо фастфудом, погружались в праздность и вроде как забывали о душе, холодным свинцом ушедшей куда-то на дно.

Я глотнул «Бадвайзера». Разумеется, от «Будвайзера» он отличался. Пока я жевал пиццу, Уильямс выбирал и включал фильм из своего архива.

Он сегодня мало говорил. То есть меньше обычного. Но все же чувствовалось, что он устал выворачивать душу наизнанку. На экране из тумана появился король Артур с оруженосцем, который выбивал цокот копыт кастаньетами из кокосовых скорлупок. Опять «Монти Пайтон», Уильямс их обожает. Он хохотал над каждой шуткой, но при этом украдкой бросал взгляды на меня. Как будто проверял, правда ли смешно.