Орган геноцида

Лунный свет падал мне на лицо и, наверное, Джону Полу казалось, что оно светится белизной. Он поднес руку ко рту и принялся негромко рассказывать:

– Поначалу я совершенно не рассчитывал на поддержку министерства обороны. Преследовал чисто научный интерес. Сравнивал данные из открытых источников: документы, радиопередачи, журналы, романы, газеты, военные переговоры, приказы. Короче, собрал все тексты, созданные под властью фашистов, оцифровал те, до которых у других руки не дошли, и провел грамматический анализ.

То есть он в самом деле изучал, как говорили нацисты… Разрабатывал курс лекций для начинающего национал-социалиста, чтобы тот не посрамил себя в фашистском обществе. Что ж, исследование в самом деле, на мой взгляд, историческое и филологическое, без прямого отношения к вопросам национальной безопасности.

– Результаты я опубликовал в виде статьи. И спустя недолгое время меня вызвали в бухгалтерию университета: твое исследование хочет поддержать министерство обороны. Велели к ним съездить и рассказать о проекте. Пришли деньги, на проект повесили гриф секретности, у меня, кроме раздутого бюджета, появилось и множество привилегий, которыми я волей-неволей стал пользоваться. Доступ к секретным материалам ЦРУ, данным о заграничном трафике, перехваченном АНБ. От переговоров по рации Пол Пота из красных кхмеров до тех самых радиопередач из Руанды. Пентагон ни в чем меня не ограничивал, поэтому удалось добраться даже до официально опубликованных в России источников по вопросам расстрела в Катыни. Но, конечно, полезнее всего оказался доступ к самым свежим перехваченным данным АНБ и ЦРУ.

– Что же ты обнаружил?

– Что у геноцида своя грамматика.

Я ничего не понял. Это не ускользнуло от внимания Джона Пола, поэтому он пояснил:

– В любой стране, в любой политической обстановке, в языке любого строя, при любых проявлениях геноцида прослеживается общая глубинная грамматика. Мои исследования явно на нее указывали. Незадолго до того, как случится массовое убийство, в газетах, по радио и телевидению, в издаваемой художественной литературе – везде начинают проглядывать одни и те же закономерности. А поскольку при такой глубине грамматики языковые различия перестают играть какую-либо роль, то вы даже сами не замечаете, как они на вас влияют. По крайней мере, не-лингвисты точно не замечают.

Грамматика геноцида, которая предвещает массовую резню?

– Язык усваивается. Соответствующие связи формируются в мозгу человека уже после рождения, и язык – результат обучения. Ты не можешь всерьез полагать, что на любого человека можно повлиять через знание, которое он усвоил.

– Надо же, я и не думал, что еще остались приверженцы идеи о tabula rasa. Ты, может, еще считаешь, что дети становятся аутистами от недостатка родительской любви?

– А что, не так?

– Характер, болезни и даже политические воззрения по большей части определяются генами. Окружение оказывает на врожденный код минимальное влияние. Есть, конечно, и такие, кто настаивает, что все люди изначально равны, и учитывает только внешние факторы формирования личности. В равенство верю даже я, и считаю, что человек способен выстроить равноправное общество вопреки генам, усмирив биологическую программу через цивилизацию. Но наука ни в коем случае не должна объяснять вариативность личности и ответственность, которую на человека накладывает сформировавшийся у него склад ума, по итоговым проявлениям. У каждого явления есть причина, биологическое и нейрохимическое обоснование. В первую очередь необходимо признать, что мы куски мяса, порожденные генетическим кодом. Форма сердца, кишечника и почек диктуется биологической необходимостью, и душа – отнюдь не исключение из правил. Она не может далеко отойти от программы.

Мне вспомнилось, как Люция сказала, что душа – порождение эволюции.

Выходит, эту идею она почерпнула у Джона Пола? Меня это почему-то страшно задело, и из самого нутра поднялась обида.

– Но ведь ребенок говорит на том же языке, что и его окружение. Младенец не может родиться с мозгом, закодированным на эсперанто. Значит, язык – совершенно точно приобретается в ходе развития, разве нет?

– Во времена, когда еще законно использовался рабский труд, хозяев плантаций не сильно заботило, на каком языке говорят негры. Их свозили из разных уголков Африки с совершенно непохожими друг на друга наречиями и обычаями. Поначалу их заставляли работать вместе, хотя они совершенно друг друга не понимали. Однако так долго продолжаться не могло, и рабы на слух учили господский язык… то есть английский. И начинали худо-бедно на нем изъясняться. Никаких правил они не знали, грамматику не понимали. Она оставалась костной, с примитивным порядком слов – в общем, они не владели языком свободно. Такой язык первого поколения называется пиджином. – Джон Пол вздохнул. – Однако для детей рабов пиджин – родной язык, и когда они общаются с такими же детьми, то используют не закостенелые, а значительно более живые конструкции, которых в исходном пиджине нет. Дети порождают грамматику, которую не использовали взрослые. Она базируется на английской, однако отличается от того, как говорят настоящие носители. Возникает новый язык, изобретенный детьми, которые подражают родителям с их неуклюжим ломаном английском. Такой язык называется креолом. Дети заново открывают сложную грамматику, которую не могли почерпнуть у старшего поколения. Единственное объяснение этого феномена – гипотеза, что в мозге заложен механизм, преобразующий имеющийся словесный материал в речь.

– Ее-то и называют глубинной грамматикой?

– Речь о функции мозга, заложенной генетически. Об органе, производящем речь.

Орган речи, внедренный в мозг! В который к тому же якобы заложена установка на геноцид.