Орган геноцида

Мы отправляемся на поле боя и без зазрения совести убиваем людей. И для этого не зазорно обратиться к психологу? Такая цель оправдывает средство? Я бы судить не взялся.

Вообще говоря, некоторые мои товарищи считают психологические кабинеты профанацией. Нейронауки забрали задачу по подъему боевого духа солдат у размахивающего кулаками командующего состава и передали в руки психологов. Люди собирают волю в кулак и поступают на службу, но что-то там еще собирать и закалять необходимости нет. Некоторые сослуживцы говорят, что не пошли бы на эту работенку, если б заранее знали про психологов.

Лично я считаю, что консультации, так раздражающие моих коллег, доказывают, что армия заботится о своих работниках. В сравнении с прошлым веком уровень общественного принятия гибели воюющих сограждан за пределами родного государства разительно снизился – во всяком случае, что касается передовых капиталистических стран. Люди словно забыли о простой истине: на войне гибнут люди. Поэтому с таким скрипом соглашались, чтобы где-то отдавали жизни «свои». Теперь солдат – ценный ресурс для военной машины. Зарплата, тренировки. В войсках концентрируются передовые технологии. Ни одна армия не может себе позволить много столь дорогостоящих элементов. Чтобы компенсировать кадровый голод, попробовали вложиться в роботы-беспилотники, однако проект не оправдал себя, и пробные образцы выстроились стронными колоннами на кладбище технологий. Лишь горстка переживших эксперимент машин удостоилась чести отнять человеческую жизнь на настоящем поле сражения. Как это ни иронично, но с прогрессом исследований мозга все ощутимее урезали финансирование проектов искусственного интеллекта. Ученые давно отказались от идеи воспроизвести с помощью компьютера деликатность… а точнее говоря, избыточность живого мозга. До сих пор слишком многое на войне подвластно только человеку.

Когда солдаты регулярной армии поднялись в цене, правительство, естественно, пустилось на всевозможные меры, чтобы бойцы не попали в загребущие лапы частных корпораций. Во всех странах, тратящих значительные ресурсы на оборону, стали появляться постановления, запрещающие солдату в течение нескольких лет после оставления службы переходить в ЧВК. Когда стало понятно, что перекупать людей прямо из армии больше не получается, наемники тоже выросли в цене.

В общем, солдат – всегда ценная единица что в государственной армии, что в частном предприятии. И чтобы ценное «оборудование» не ломалось, его нужно качественно обслуживать. В Америке ментальным здоровьем служащих озаботились еще в прошлом столетии. Начиная с реабилитации ветеранов Вьетнама и Войны в заливе. В кино постоянно показывают бывших солдат, которые мечутся во сне от кошмаров. Чем больше росло число бойцов с психологической травмой, тем острее становится вопрос о том, как с этим справиться.

Вот только я проходил вовсе не ту терапию, что адаптирует бойца после мощного опыта, перенесенного на войне. Цель моей консультации – облегчить пока что не состоявшееся убийство и настроить психику на нужный лад.

– В общем, мистер Шеперд, я делаю вам что-то вроде прививки. От вас на поле боя нужна стопроцентная отдача, и мы просто снижаем риск психологической травмы. Скажем, когда вы отправляетесь в неблагополучный с эпидемиологической точки зрения регион, вы обязательно ставите себе прививку. Мы с вами проводим профилактическую меру перед визитом в страну, зараженную войной. Конечно, никаких уколов. У вас, в конце концов, уже выработан иммунитет.

Насчет меня психолог явно заблуждается. Он считает меня таким же идиотом, как те коллеги, которые не признают эмоциональную регулировку чем-то важным.

Он неправ. Я не из брутальных мачо. Боюсь, даже наоборот: в сравнении с моими парнями я хрупковат. Вот я стреляю – и человек падает. На поле боя промедление значит смерть. Но разве я могу взвалить на себя ответственность за жизни, отнятые у врагов? Достаточно ли сильно я в этот момент «явлен», чтобы брать на себя такую ношу?

Я не хочу бежать от вины. И боюсь я вовсе не ее, а наоборот: что я недостоин права на ответственность. Боюсь страшной правды: а вдруг весь мой грех – выдумка?

На поле боя по соседству со смертью я четко осознаю, что сам еще жив. Так четко, как нигде. Пьянею от возбуждения, подсаживаюсь на адреналин, и мне плевать на косые взгляды. Я забираю жизни, чтобы выжить самому. Ради собственного существования готов пройтись по чужим головам. И именно для полноты жизни я оказался здесь, на войне.

Но что, если это не моя жажда крови? Что, если это просто консультация у психолога-еврея в сочетании с несколькими химическими препаратами дает такой эффект на мозг? А воля к жизни – настоящая? Вот он я, живой. Но что, если вся моя радость – фальшивка?

Консультации самим фактом существования грозили моему резон д’этр[24].

Где-то в районе желудка копилось странное, почти не поддающееся описанию недовольство.

Верю ли я в свои мотивы? Я сражаюсь не во имя всеобщего блага, не ради любимой семьи, даже не ради денег. Я просто живу на войне, в ее яркой реальности. Уверен, у зверей, которыми управляет чистый инстинкт, подобных извращений не бывает. Такие отклонения имманентны человеку, просто в войсках получается прикрыть правду за патриотизмом и духом товарищества.

Но если жажда крови надуманная или вообще не моя, то вины не остается. Получается, что грех, который я беру на себя, чтобы ощутить сполна вкус в жизни, на самом деле мне не принадлежит. А значит… что и полнота существования – тоже самая банальная ложь.

Я хочу, чтобы кто-нибудь сказал: ты убил.

Кто-нибудь другой, не психолог. Чтобы мне сказали, что я в самом деле виновен, что я, лично я захотел живому человеку смерти. Чувства обострились в бою. Среди града пуль я беззвучно кричу о том, что жив. Пусть кто-нибудь подтвердит, что все это мне не кажется.

Видимо, психолог проглядел, что именно тревожит пациента. Еще до начала консультации мне на лоб нацепили листок и в каком-то приближении считали состояние мозга. Нейронауки продвинулись так далеко, что уже определили пятьсот семьдесят два модуля мозга, однако мысли читать пока не научились. И тем не менее можно прочитать состояние мозга и многое по нему понять.

Программа психологической поддержки считывает данные и в реальном времени составляет модель пациента, а психологу передает рекомендации по специальному кафу. Я видел, он время от времени дотрагивается до уха, чтобы поправить приемник.