Кровь и мёд

– Ты получишь ответ. И сможешь жить дальше.

Если возможно увидеть, как разбивается сердце человека, именно это я увидела в тот миг в глазах Анселя. Однако больше он ничего не сказал, и я тоже. Вместе мы ждали захода солнца.

Ведьмы крови не стали собираться у погребальных костров сразу все вместе – они подходили постепенно и оставались стоять в печальной тишине, принимая новых и новых скорбящих в свой круг. Перед ними, тихо плача, стояли Исме и Габриэль.

Все были одеты в алое, будь то плащ, шляпка или рубашка, как у меня.

– Так нужно, чтобы почтить их кровь, – сказала Коко нам с Анселем, когда мы пришли на службу, и завязала у него на шее красный шарф. – И колдовство, которое в ней сокрыто.

Она и Ля-Вуазен надели плотные шерстяные алые платья и такого же цвета накидки с меховой подкладкой. Наряды были не слишком броскими, но смотрелись очень выразительно. На головах у них были плетеные венцы с рубинами, сверкавшими среди серебристых лоз. Коко называла эти рубины «каплями крови». Глядя, как Коко и Жозефина стоят у костра – высокие, гордые, величественные, – я могла представить те времена, о которых говорила Габи. Времена, когда Алые дамы были всемогущими и вечными. Бессмертными созданиями среди людей.

«Мы правили этой землей с самого ее сотворения, задолго до того, как боги отравили ее мертвым колдовством».

Я сдержала дрожь. Даже если Ля-Вуазен и впрямь ест сердца мертвецов, чтобы жить вечно, – это не мое дело. Я здесь была чужой. Нарушительницей спокойствия. Уже по одной этой службе было ясно, что их обычаев я не понимаю. И потом, возможно, я слишком много домысливаю о Ля-Вуазен. Да, она порой пугает, и книга у нее жуткая, но… все это просто слухи, не более. Наверняка ее соплеменники знали бы, что их предводительница поедает сердца. Наверняка они бы воспротивились этому. Наверняка Коко сказала бы мне…

Не твое дело.

Я уставилась на угли в костре Этьена.

Но что означают слова «мертвое колдовство»?

Когда солнце коснулось сосен, Исме и Габи вместе, как одна, смели пепел в тот самый побеленный горшок. Габриэль прижала его к груди и всхлипнула. Исме крепко ее обняла, но утешать не стала. Более того, когда они двинулись в лес, вообще никто не промолвил ни слова. Образовалась своего рода ритуальная процессия: сначала Исме и Габи, затем Ля-Вуазен с Коко, потом Николина с Бабеттой. Остальные скорбцы двинулись за ними, и вот уже весь лагерь безмолвно шагал по лесной тропе – по тропе, которая определенно была хорошо им знакома.

– Душа, что оказалась взаперти между нынешней жизнью и следующей, растревожена, – объясняла мне Коко. – Растеряна. Такие души видят нас, но не могут коснуться, не могут с нами поговорить. Мы убаюкиваем их своим молчанием и ведем в ближайшую рощу.

Роща. Последнее пристанище ведьм крови.

Мы с Анселем дождались конца процессии и сами присоединились к ней, направившись в чащу леса. Вскоре моих сапог коснулся хвост Абсалона. Хуже того, он был не один – рядом возникла черная лиса. Она скрывалась в тени неподалеку, через каждые несколько шагов вынюхивая меня и сверкая янтарными глазами. Ансель пока ее не заметил, но я знала, что скоро заметит. Скоро ее заметят все.

Я никогда не слышала о том, чтобы человеку доводилось привлечь к себе сразу двух матаготов.

Не зная, куда деваться от тоски, я уставилась на золотисто-каштановую косу Габи, которая виднелась впереди. Они с Исме сбавили шаг, когда мы вошли в серебристую березовую рощу. Снег усеивал тонкие ветви деревьев, освещенный мягким белым светом, – вокруг нас замерцали feu follet[12]. По легенде, они манили человека за собой к самым сокровенным его желаниям.

Мать когда-то рассказывала мне о девочке-ведьме, которая за ними пошла. С тех пор ее никто никогда не видел.

Схватив Анселя крепче, когда он увидел блуждающие огоньки, я пробормотала:

– Не смотри на них.